Дом окон - Джон Лэнган

Последний раз так быстро Роджер бегал в двенадцать лет, когда мчался домой, чтобы успеть до комендантского часа, установленного отцом. Он боится, что сердце не выдержит, но останавливается только для того, чтобы перевести дыхание. По правде говоря, он счастлив, он в восторге, ведь страх, охвативший его на верхней ступени лестницы, был отброшен предоставленной возможностью все исправить.

Он снова бежит к месту засады, стараясь изо всех сил не сбавлять скорости. По пути бросает взгляд на небо. Из того, что видно, он делает вывод, что времени у него почти не осталось. Переулок раздваивается. Он бежит влево, когда ему стоило свернуть направо, но пробегает сотню метров в неверном направлении, прежде чем осознает свою ошибку. Проклиная себя, он возвращается обратно, схватив халат из груды одежды, лежащей за домом, и пытаясь натянуть его на бегу. В голову пришла мысль: если решит выскочить на площадь в джинсах и рубашке-поло, нападавшие могут открыть огонь. Ему нужна маскировка, чтобы выиграть пятнадцать-двадцать секунд. Оборачивая полы халата вокруг себя, он видит площадь. Видит возвышающийся над всеми остальными зданиями силуэт кинотеатра. Ему не показалось, на крыше кто-то есть?

В конце переулка в его голове разгорается дискуссия. Он знает, где находятся нападавшие. Стоит ли ему попытаться обезвредить одного из них, забрать оружие и устранить всех остальных? Или же приоритетом должно оставаться предупреждение Теда? А потом ноги сами бегут на площадь, по которой рассредоточился патруль Теда. Черт возьми, он опоздал! Все, что ему осталось, – предупредить их. Что он и делает. Кричит что есть мочи, испуская нечленораздельный вой, который разворачивает дула оружий в его сторону. Он хочет закричать: «Не на меня, идиоты!» – но времени совсем не остается. В любую секунду на площадь может выскочить старик, этот Иуда, и начало всему будет положено.

Он подбегает к Теду, и его сердце сжимается от радости при виде сына, живого и невредимого. Его переполняет желание обнять его, прижать к себе и сказать, что всё в прошлом, но сейчас он должен предупредить его; с губ слетает поток информации, он отчаянно жестикулирует, указывая на места, где скрываются нападавшие. Тед смотрит на него широко раскрытыми глазами. Он вышел вперед, чтобы встретить этого человека, который похож на его отца, но не может им быть, потому что это невозможно, а еще он кричит о засаде, в то время как на него нацелились десятки дул. Тед так зациклен на Роджере, что даже не слышит хлопка РПГ – но хлопок слышит Роджер, и за мгновение до того, как их стирает с лица земли, он бросается к Теду, чтобы заключить его в объятия. Так он и умирает: протянув руки к сыну, отступающему назад.

Эта концовка была подобна откровению. У меня не было никаких сомнений, что именно так сложилась судьба Роджера, но хотелось уточнить ее, потому и позвонила Дятлу. Разумеется, называть настоящую причину своего звонка я не стала. Сказала, что смерть Теда очень меня встревожила, и на данный момент прохожу лечение у психиатра, чтобы прийти в себя, и он сказал мне, что будет полезно поговорить с кем-то, кто знал Теда. Командир упомянул, что он и Тед были лучшими друзьями. Не против ли он поговорить со мной?

Если я ждала какого-то подтверждения, некой красноречивой детали, которая бы подтвердила мою версию финала жизни Роджера, то была разочарована. Стараясь не показывать повышенного интереса к старику, который остановил патруль и таким образом подставил его, я спросила Дятла, помнит ли он что-нибудь о старике. Едва ли, сказал он. Это был обычный старик; он бежал и размахивал руками. У него была борода? Ты слышал, что он кричал? По правде говоря, ответил Джин, он почти ничего не помнит о том старике. Нападение произошло вскоре после его появления. У него могла быть борода, потому что все мужчины в тех краях носили бороды. И, нет, он не понимал ни слова из его криков. Знает ли он, что случилось с его телом? Он не знал. Скорее всего, его похоронили в безымянной могиле на окраине Кабула. Он просил его извинить за такие слова, но считал, что его тело, а также тела нападавших, надо было оставить гнить там, где они лежали. Я уверила его, что не возражаю.

Вот так, каким бы убедительным не казался этот сценарий, он оставался сугубо теоретическим рассуждением. Показания Джина Ортиза были слишком неопределенными, чтобы я могла вписать в них свою версию событий. Однако в отсутствие подкрепляющих свидетельств от Джина или других сослуживцев Теда (я позвонила еще четырем), составленная мною история тянула больше на выдумку, чем на гипотезу. Шли недели, и все, что раньше выступало аргументами в ее пользу – особенно ее безупречная слаженность, – все больше говорило против. Моя история была похожа на эпизод «Сумеречной зоны» – ироничный, но необязательно логичный. Тед отправил Роджера в прошлое, чтобы убедиться, что он – Тед – умрет. Понимаешь, о чем я?

Я кивнул.

– Ко второй версии я подошла более осознанно. Пока я восстанавливала силы в Олбани, я рассказала первую версию своему психиатру. Он знал о сверхъестественных событиях, через которые я прошла, больше, чем копы, но меньше, чем ты, – ты слышал версию без цензуры, – потому что к тому времени я была не в силах продолжать скрывать их, создавая параллельные ситуации, которые бы приводили к тем же результатам. Он, разумеется, ничему не верил, о чем честно сказал, и предположил, что я придумала эту громадную галлюцинаторную концепцию, чтобы опосредовать свой опыт, но в то же время поддерживал мои попытки тщательно разобраться в этих сверхъестественных событиях. Он сказал, что это поможет ему составить представление о глубине моего самообмана. Когда я закончила, он спросил, что случилось с Роджером. Я ответила, что думала, что знала, но больше не была уверена, а затем поведала ему свои упражнения в иронии. Согласившись, что при внимательном рассмотрении эта версия не имеет смысла, он в то же время был восхищен ее мизанабимом. «Роджер возвращается в прошлое, чтобы создать ситуацию, которая приведет его в прошлое, в котором он создаст ситуацию, которая приведет его в прошлое, и так далее». Я создала довольно символичную картину одержимости Роджера смертью Теда и ее разрушительного воздействия на него самого и меня.

Он дал мне задание: придумать еще одну концовку для Роджера и Теда, но не такую безнадежную. Он протянул мне блокнот и ручку: я должна была придумать новую историю до нашей встречи следующим утром. Трудно было придумать конец, который не включал бы в себя боль и страдания. Я исписала весь блокнот – пятьдесят желтых листов скомканными шариками отправились в мусорное ведро, и это удручало, – пока в руках не осталась одна картонная подложка. Всю ночь я беспокойно проворочалась, раздраженная своей неспособностью выполнить, казалось бы, простую задачу. Конечно, я могла бы остановиться на чем-нибудь простом и банальном – Роджер и Тед отправляются на небеса, и все счастливы – но это никуда не годилось. Для выполнения поставленной задачи придуманная концовка должна ощущаться такой же правильной, как и первая.

За час до приема я ухватилась за кромку мысли и начала писать на подложке мелким почерком. У меня едва получилось закончить ее вовремя. Вбежав в кабинет, тяжело дыша, я сунула картонку в руки доктору. Он поднял брови, но прочитал написанное.