Дело без трупа. Неоконченное дело - Лео Брюс

Снова со вздохом в разговор вмешался мистер Николсон.

— А вам не кажется, — произнес он ледяным тоном, — что литературные предпочтения мистера Феррерса являются его глубоко личным делом?

— Как раз в тот момент мой брат и мистер Уэйкфилд высказали просьбу о материальной поддержке их издания. Я был готов финансировать любое другое деловое начинание своего брата, но выделять деньги именно на такого рода газету мне не позволяла моя совесть. Однако в последнее время я изменил мнение по этому поводу и решил, что ради брата готов пойти на любые жертвы.

— Но в тот вечер ваш отказ имел какие-либо неприятные последствия? — спросил Биф.

Стюарт проявил удивительное терпение вопреки двойному давлению, под которым сейчас оказался.

— Наш разговор вышел весьма кратким, — ответил он. — Была высказана просьба. И получен отказ. Все буквально в нескольких словах. В половине десятого, или примерно в это время, мой брат и мистер Уэйкфилд распрощались с нами и покинули мой дом. Я остался наедине с доктором Бенсоном.

— Прежде чем вы продолжите рассказ о дальнейших событиях вечера, — сказал Биф, — мне хотелось бы выслушать ваше мнение о докторе Бенсоне как о личности в целом.

При этом мне впервые показалось, что Стюарт Феррерс воспринял вопрос с некоторым чувством дискомфорта. Он ответил не сразу, ненадолго задумался, словно в нерешительности, и я заметил, как на его широком бледном лбу проступила легкая испарина.

— Бенсон был нашим семейным врачом на протяжении многих лет, — начал он, — и у нас никогда не возникало поводов жаловаться на его профессиональные способности. Насколько я знаю, ходили слухи, что он чересчур много пьет, а мой друг викарий — превосходный человек по фамилии Смайк — осуждал его за поддержку кремации усопших. Кроме этого я, собственно, мало что о нем знал. Не могу причислить его к кругу близких друзей, но мне порой нравилось приглашать доктора в гости, правда, с моей стороны это было всего лишь проявлением общепринятой вежливости. Но тот вечер в любом случае стал бы последним, когда я пригласил его.

— Почему же?

— Потому, — объяснил Стюарт холодным тоном, — что он сделал совершенно неожиданное заявление, как только мы остались с ним наедине. Он намекнул на существование близких отношений между мной и его женой — леди, с которой я имел честь быть едва знакомым и, если позволите высказаться начистоту, чей характер не вызывал у меня одобрения.

Мне показалось, что я заметил в этот момент между братьями быстрый обмен взглядами, причем далеко не беззлобными.

— Чем же, на ваш взгляд, был так уж плох ее характер? — спросил Биф.

— Если вы не возражаете, — тут же отозвался Стюарт, — то я бы воздержался сейчас от обсуждения подобной темы. Достаточно будет сказать, что я не желал бы, чтобы мое имя связывали с ней даже в том случае, если бы она не была замужней дамой. Но Бенсон утверждал о дошедших до него сплетнях самого вздорного толка. Будто бы меня несколько раз видели с ней наедине. Я, как вы понимаете, решительно опроверг подобную чушь в самых резких выражениях.

— Стало быть, между вами возникло нечто вроде ссоры?

— Не вижу смысла скрывать этот факт. Наш разговор, конечно, превратился в подобие достаточно громкой перепалки. Однако предполагать, что это вылилось в какой-то акт насилия с моей стороны, совершенно абсурдно. Да, мы крупно повздорили, это правда.

— Теперь, мистер Феррерс, мы переходим к вопросу, — произнес Биф, пристально наблюдая за собеседником, — на который мне нужен честный и прямой ответ. Да не обидят вас мои слова. Дело в том, что Дункан отчетливо слышал, как Бенсон произнес такую фразу: «Это сейчас у меня в хирургическом кабинете». Что он имел в виду?

Думаю, в тот момент мы все пристально посмотрели на Стюарта. Гораздо внимательнее, чем прежде на протяжении всей беседы, потому что Бифу удалось привнести в свой вопрос некий особый смысл, придать ему чрезвычайную важность. И я сразу понял, как остро прореагировал на него Стюарт Феррерс. Он не смог скрыть своего замешательства, а потом сказал:

— Даже не знаю, о чем речь. Я не в состоянии полностью восстановить в памяти содержание нашего разговора, состоявшегося уже несколько недель назад, и припомнить каждую использованную в нем фразу. Он мог упомянуть о чем угодно. Извините, но здесь я не в силах вам ничем помочь.

— Но вы наверняка помните, о чем конкретно он говорил. Трудно поверить, что вы забыли об этом, — упорствовал Биф. — В особенности если вы что-то одолжили ему. Такое наверняка не забывается просто.

— Я уже сказал вам, что не помню ни о чем подобном, — повторил Стюарт, заметно повысив голос, и Николсон опять счел необходимым вмешаться:

— Вам не следует досаждать мистеру Феррерсу столь бессмысленными расспросами.

— Очень хорошо, — кивнул Биф, — но только позвольте вам напомнить, что я здесь нахожусь с единственной целью — помочь мистеру Феррерсу. И, боюсь, мне придется задать еще один вопрос, способный сильно расстроить его. — Он сделал риторическую паузу, возымевшую необходимый ему эффект, а потом с напускной неловкостью задал хлесткий вопрос: — Как в тот вечер в ваше виски попал мышьяк?

Я сидел рядом со Стюартом Феррерсом и уверен, что, услышав это, он начал дрожать. Но при этом нельзя было не отметить и его выдержки. Если вопрос действительно стал для Стюарта неожиданно мощным ударом, он удивительным образом сумел сохранить контроль над собой.

— Я даже близко не представляю себе, что вы имеете в виду, — скованно ответил он.

Снова влез Николсон.

— Да, что конкретно вы имеете в виду? — У него заполыхали щеки, и, как показалось, его впервые по-настоящему заинтересовало следствие, проводимое Бифом.

— Только то, что сказал. От вашего виски исходил запах мышьяка, а у меня дома сейчас хранится взятый на пробу образец.

— Вы, таким образом, высказываете предположение, что Бенсона не только закололи кинжалом, но и отравили?

— Нет, ничего подобного я не утверждаю. Мне просто необходимо выяснить, есть ли у мистера Феррерса какое-либо объяснение.

— Разумеется, нет, — сказал Стюарт Феррерс.

Атмосфера в тесной комнате с паровым отоплением стала почти невыносимо удушливой. Голые белые стены, грубо покрашенная мебель и отопительный радиатор — все это само по себе наводило глубокую тоску, но еще более удручающе воспринимались теперь странные отношения между двумя братьями. Я не мог определить, скрывалась ли под внешней вежливой холодностью друг к другу слепая ненависть или же сказывались узы крови, сплотившие их перед лицом возникших проблем. Но одно мне виделось отчетливо. Что-то не совсем обычное существовало в связи между ними, нечто вне сферы нормальных человеческих эмоций. Николсон, как я понимал, принадлежал к числу весьма компетентных юристов, но и он оказался выбит из колеи, совершенно смятен поведением Бифа и заявлениями, которые делал сержант. И сейчас он мучительно размышлял, чего больше — вреда или пользы — принесет его клиенту обвинение Бифа в провале расследования и отказ от его дальнейших услуг. Быть может, все-таки стоило начать относиться к нему серьезно? Да и я сам, чувствуя лишь необходимость оставаться беспристрастным наблюдателем событий, откровенно растерялся.