Древо ангела - Люсинда Райли

факт, что ей надо находиться среди других, нормальных людей, заставлял ее испытывать глубочайшее отчаяние от осознания того, чего не хватает в ней самой.

Единственным исключением тут был Дэвид, может быть, потому, что он был первым, кого она увидела, очнувшись от комы. Он был с ней с самого начала ее убогого существования, и она полностью ему доверяла. Тем не менее даже притом что он был бесконечно терпелив с ней и делал все, что возможно, чтобы пробудить ее память, иногда она все равно ощущала его раздражение. Он снова и снова показывал ей бесконечные фотографии, которыми хотел напомнить ей о ее прошлом, но ее память оставалась все такой же пустой, и она видела, что это огорчает его.

Иногда, глядя из своего окна на третьем этаже вниз на шумную улицу, Грета думала, что живет в каком-то призрачном мире. Врачи считали, что она создает его себе сама. Они были уверены, что она может все вспомнить, потому что ни один из сканов ее мозга не показывал никаких внешних повреждений. Это означало, что потеря памяти была своего рода самовызванной; они говорили, что причиной могла стать психологическая травма.

– Ваше сознание просто решило, что оно не хочет ничего вспоминать, – сказал ей один из врачей. – Но ваше подсознание все знает. – Он предложил попробовать гипноз, и она честно подвергалась ему добрых три месяца безо всякой пользы. Затем были курсы таблеток – Грета предполагала, что антидепрессантов – которые, по словам другого врача, могли помочь ей расслабиться и убрать страх воспоминаний. Но все, что от них случилось, было только то, что она спала до полудня и потом весь день ходила полусонная. Потом были терапевтические сеансы, во время которых она сидела в комнате с женщиной, задающей ей нелепые вопросы вроде того, как она себя чувствует или что она вчера ела на ужин. Эта череда вопросов не на шутку раздражала ее; может, она и не могла вспомнить ничего из того, что было до аварии, но в том, что было после ее пробуждения, ее память была острой как бритва.

В конце концов, ко взаимному облегчению, все от нее отступились, закрыли все папки и заперли ее необъяснимое состояние в стальной медицинский шкаф.

Все, кроме Дэвида. Он, казалось, никогда не терял надежды, что однажды она вспомнит все. Даже если она сама уже на это не рассчитывала.

Одной из самых болезненных вещей было то, что, поскольку все доктора не могли найти причины для ее состояния, она постоянно испытывала чувство вины за то, что виновата во всем этом сама, что она могла бы решить проблему, если бы захотела. Иногда она видела в глазах других людей – особенно у ЭлДжей, в те редкие моменты, когда они с Авой приезжали в город и заходили к ней выпить чаю, – что они тоже так считают. И среди всего прочего Грета думала, что это хуже всего – что люди действительно думают, что она притворяется. Иногда, во время бесконечных, пустых, одиноких вечеров, Грета плакала от злости и раздражения, что кто-то может думать, как будто ей может нравиться такая жизнь. В самые темные минуты она думала, что лучше бы погибла в этой катастрофе, чем жить вот так, влача это одинокое жалкое существование.

И если бы не Дэвид, она, возможно, и сделала бы что-нибудь, чтобы положить конец этой жизни. Никто бы не скучал по ней; она не была ни нужна, ни полезна никому на свете, просто тягость. И именно поэтому она следила за тем, чтобы не требовать от Дэвида слишком много, – хотя всякий раз, когда он вставал, чтобы уходить, ей хотелось кинуться ему на шею, попросить его остаться с ней навсегда и сказать, что она любит его больше всего на свете.

Эти слова часто были готовы сорваться с кончика ее языка, но она всегда старалась вовремя остановиться. Какую жизнь она могла бы ему предложить? Женщина, которая подскакивает от звука телефонного звонка, которая готова скорее умереть, чем выйти из дома и пообщаться с многочисленными друзьями Дэвида, которая даже через миллион лет не могла представить себя путешествующей куда-то дальше, чем на соседнюю улицу, не говоря уж об Америке или о недавно купленной Дэвидом квартире в Италии.

«Я могу только печь ему кексы». – вздохнула она про себя, услышав звонок в дверь.

– Привет, Грета, ты сегодня прекрасно выглядишь, – сказал Дэвид, целуя ее в обе щеки и вручая ей букет тюльпанов. – Они такие красивые, я просто не мог их не купить.

– Спасибо, – сказала Грета, тронутая этим жестом.

– Ты раньше любила тюльпаны, – сказал он, проходя в гостиную, усаживаясь поудобнее и разглядывая кексы. – О, мои любимые. Я вообще-то должен был сесть на диету, но как я могу устоять?

– Пойду поставлю чайник. – Грета поспешно вышла на кухню. Она включала его только несколько минут назад, зная, что во второй раз он закипит быстрее, потому что ей не хотелось терять ни минуты из тех, что она могла провести с Дэвидом.

Внеся вскипевший чайник, она поставила его на стол и села напротив Дэвида.

– Ну, как там, в Голливуде? Ты пробыл там дольше, чем собирался.

– Да, съемки затянулись, так часто бывает. Я рад, что вернулся домой. Это не то место, где я хотел бы оставаться дольше, чем нужно.

– Ну, зато ты там загорел, – весело заметила она, разливая чай.

– Ты тоже выглядишь так, будто бы тебе не помешал загар, Грета. Я знаю, я всегда это говорю, но тебе правда пошло бы на пользу гулять и дышать свежим воздухом. В Грин-парке сейчас так красиво, цветет столько летних цветов.

– Звучит неплохо. Может, я и схожу как-нибудь.

Они оба знали, что это неправда.

– Ты будешь занят в ближайшее время?

– Очень, – сказал Дэвид. – Кроме всего прочего, я собираюсь в Марчмонт на эти выходные. Аве исполняется восемнадцать, а потом, конечно же в августе, будет празднование восьмидесятипятилетия мамы. Я полагаю, ты получила приглашения на оба праздника?

– Да, и я уже написала ответы и приложила деньги к открытке для Авы. Прости, Дэвид. Я просто… Я не могу.

– Я понимаю, хотя мне очень жаль. Мы все хотели бы тебя там увидеть.

Грета с трудом сглотнула, понимая, что снова подводит его.

– Ну, может быть, в другой раз, – сказал Дэвид, тоже прекрасно понимая ее неловкость. – Грета, у меня есть новости.

– Правда? Какие же?

– Ну, я решил взять себе долгий отпуск.

– И ты перестанешь работать?

– Да, на какое-то время.

– Господи, это и