Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина

Луи-Филипп прожил в Клермонте до конца своей жизни. Он работал над воспоминаниями, которые так и остались незавершенными. К середине 1850 г. у 76-летнего короля-изгнанника обострилась тяжелая болезнь печени. В ночь на 24 августа он почувствовал резкое ухудшение самочувствия и поспешил исполнить свой последний христианский долг, хотя никогда прежде не был замечен в особом пристрастии к религии. В восемь часов утра 26 августа 1850 г. он тихо скончался. 2 сентября его похоронили в частном склепе на кладбище Вейбриджа. Однако, говорили современники, он умер задолго до этого дня, поэтому его смерть осталась почти незамеченной. Как отмечал упоминавшийся выше Чарльз Гревилл, «это событие, три года назад вызвавшее бы сенсацию в Европе, сегодня не произвело большого эффекта […] говоря политическим языком, он был уже давно мертв»[1018]. 9 июня 1876 г. останки Луи-Филиппа и его супруги, пережившей мужа на шестнадцать лет, были перевезены из Англии и перезахоронены в королевской часовне Сен-Луи в Дрё, в департаменте Эр и Луар.

Может быть, наиболее емко итог деятельности Луи-Филиппа подвел хорошо знавший короля Виктор Гюго. По словам писателя, Луи-Филипп «…занял бы в истории место среди самых прославленных правителей, если бы немного больше любил славу и если бы обладал чувством великого в той же степени, в какой обладал чувством полезного». «…Наделенный чем-то от Карла Великого и чем-то от ходатая по делам… был основателем династии и ее стряпчим; в целом, личность значительная и своеобразная, государь, который сумел упрочить власть, вопреки тревоге Франции, и мощь, вопреки недоброжелательству Европы, Луи-Филипп будет причислен к выдающимся людям своего века…»[1019] По словам Гюго, «…уже в настоящее время… мы можем сказать, что Луи-Филипп, как бы о нем ни судили, сам по себе, по своей человеческой доброте, останется, если пользоваться языком древней истории, одним из лучших государей, когда-либо занимавших престол. […] Луи-Филипп был мягок, как Людовик IX, и добр, как Генрих IV». «А для нас, знающих, что в истории доброта – редкая жемчужина, тот, кто добр, едва ли не стоит выше того, кто велик». И даже политический оппонент Луи-Филиппа Шатобриан признавал, что Луи-Филипп был «единственным властителем, которого могут вынести французы»[1020].

У императора Николая с годами накопилась моральная и физическая усталость от власти, от тяжких обязанностей, от постоянного давления монаршего долга. Он все чаще говорил об этом с близкими ему людьми[1021].

Как и Луи-Филипп, Николай не был готов к компромиссам и отстаивал свои взгляды до конца. В результате к началу 1850-х гг. внешняя политика России вызывала неприязнь сразу у всех солистов «европейского концерта»: Великобритании, Франции, Австрии и Пруссии.

Для Николая Павловича события, связанные с Крымской войной, стали огромной трагедией. Оказалась разрушена вся система взаимоотношений, существовавшая в Европе с 1815 г., которую он так трепетно и старательно поддерживал. Война показала и слабость самой России, и ее неготовность бороться с мощной коалицией.

Казалось, совсем недавно, в 1850 г., император и вся страна торжественно отметили 25-летие его царствования. По этому случаю были представлены блестящие отчеты обо всех сферах жизни, в том числе о замечательной армии, эффективной судебной системе, прекрасном управлении, благоденствии жителей, в том числе крепостных крестьян. И вдруг такой афронт![1022]

Анна Федоровна Тютчева, дочь знаменитого поэта и фрейлина будущей императрицы Марии Александровны, супруги Александра II, жила вместе с семьей наследника престола в Петергофе. Она писала о том, что Николая видели по ночам в петергофских парках – он молился и плакал. Переписка находившегося в Крыму будущего министра народного просвещения А.В. Головнина с другим царским сыном, великим князем Константином Николаевичем содержит мольбы Константина о том, что император не должен узнать о том, что русские бегут. Головнин же писал о том, что миллионная русская армия в Крыму не может противостоять 200-тысячному экспедиционному корпусу союзников. Русские не сумели организовать подвоз продовольствия, боеприпасов и вооружений. В то же время англичане, чтобы снабжать свой экспедиционный корпус, привезли с собой рельсы и шпалы и провели от Балаклавы железную дорогу[1023].

Военные поражения Николай Павлович переживал очень тяжело. Известие о неудачной попытке отряда генерал-лейтенанта С.А. Хрулева выбить противника из Евпатории, когда потери убитыми и ранеными составили почти 700 человек, были последним сообщением, полученным уже больным императором из Крыма. Весьма вероятно, что именно нравственное потрясение и психологический шок стали причиной его преждевременной кончины 18 февраля 1855 г. Тютчева была во многом права, рассуждая о причинах неожиданной и преждевременной смерти императора, полагая, что его убили последние политические события. Не столько сама война и поражения, сколько низость тех, кого император называл друзьями и союзниками и на помощь которых рассчитывал[1024]. Ведь в начале Крымской войны Николай Павлович ждал ответных шагов от своих союзников и прежде всего от Австрии – таких, какие бы предпринял сам в силу своего характера и принципов[1025].

О трагических событиях Крымской войны и последних днях жизни императора Николая оставила воспоминания еще одна современница событий – Антонина Дмитриевна Блудова, дочь Дмитрия Николаевича Блудова, литератора и государственного деятеля, и Анны Андреевны, урожденной княжны Щербатовой.

Воспоминания о Николае были записаны Блудовой в октябре 1873 г. и хранятся в Российском государственном историческом архиве. Крымская война, по словам Блудовой, стала настоящим потрясением не только для Николая, но и для всей России: «Никто в России не предвидел, до каких крайних бедствий доведет двуличная политика Австрии, государь еще меньше других»[1026].

Антонина Дмитриевна составила прекрасный психолого-политический портрет государя: «По пылкости характера, по долгой привычке повелевать и встречать безусловное повиновенье, бывали у него примеры своеволия, но никогда это не было в пользу свою личную; – даже его ревнивое охранение монархической власти всюду и самодержавия у нас истекало из глубокого убеждения, что такая власть была необходима для хорошего управления. Конституционное правление он не любил потому, что считал эти беспрерывные интриги, искательство у избирателей или лесть и заискивание у депутатов самою опасною игрою, которая должна была в конце концов вводить фальшь и неприязнь между народом и царем». Николай говорил отцу Блудовой: «Я понимаю республику – и я понимаю самодержавное управление; это честные и открытые отношения, mais la ponderation des pouvoirs, это вечная борьба, которая зарождает двоедушие и междоусобную моральную войну»[1027].