Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина

«Неоспоримым является тот факт, что на фоне самого внушительного министерского большинства в обеих Палатах и самого очевидного согласия между королем и министрами Палаты, министры и король были сметены всего лишь одним дуновением бунта, управляемого несколькими газетами и демократическими обществами», – констатировал российский дипломат[1005].

Итак, 24 февраля 1848 г. Луи-Филипп после продолжительных колебаний подписал отречение от престола в пользу своего внука, графа Парижского, однако это не спасло режим: во Франции была провозглашена республика.

* * *

В России о начале новой революции во Франции узнали 22 февраля 1848 г., в день завершающего Масленую неделю бала у наследника. Казалось, в мирную обстановку Петербурга ворвался 1789-й год. Этот момент император Николай и счел началом «борьбы между справедливостью и силами ада». Однако его порыв отправить армию к границам Франции[1006] (как и в 1830 г.!) был остановлен разумным доводом: у России нет денег на войну в Европе. Пример антинаполеоновской коалиции, на который ссылались Николай и фельдмаршал Паскевич, не годился. Тогда деньги давала Великобритания, а теперь, уверяли здравомыслящие головы, «не дадут ни гроша»[1007].

Пришлось искать компромисс между духом Священного союза и политической реальностью. Было решено сдерживать революционный пожар, не давая ему распространяться по Европе. Николай пояснял свой отказ от активных действий тем, что Россия не должна вмешиваться во внутренние дела Франции, позволив французам истреблять друг друга, но она обязана не допустить революционных движений в немецких землях[1008]. Тем не менее весной 1849 г. Николай направил русскую армию в Европу.

Как и революция 1830 г., события 1848 г. не явились для русского монарха неожиданностью. Падение Луи-Филиппа лишь подтвердило его прежние предположения. Получив известие о революции во Франции, Николай испытал и удовлетворение, и страх. Ему не могло не импонировать, что «узурпатора» Луи-Филиппа изгнали с престола. Он приветствовал энергичные меры генерала Г. Кавеньяка по подавлению Июньского восстания, но опасался, как бы «либеральная болезнь» не пересекла границы Франции и Европы. Своему окружению Николай говорил, что Луи-Филипп получил по заслугам. Император уверял присланного Кавеньяком генерала Лефло, что Россия готова признать новый французский режим и сотрудничать с ним для поддержания европейского мира. Но о своих истинных чувствах он писал прусскому королю, сообщая, что момент крушения режима Июльской монархии он предсказывал уже 18 лет[1009]. Еще в начале 1848 г., накануне Февральской революции, император отметил в своем аналитическом обзоре, что Европа представляла собой «колоссальную картину все возрастающего потрясения»[1010].

Европейские революции 1848–1849 гг. вызвали состояние, названное современным историком М.М. Шевченко «охранительной тревогой»[1011]. Даже либеральный критик Виссарион Белинский принял известие о революции «почти с ужасом»[1012].

22 февраля Николай пригласил к себе французского поверенного в делах Мерсье, к которому был весьма расположен. Принимая его уже в качестве частного лица, государь откровенно высказал ему свои мысли о короле Луи-Филиппе, сводившиеся к тому, что Июльская монархия погибла так же, как и возникла, путем революции.

Все находившиеся в Петербурге французы были направлены к шефу жандармов графу А.Ф. Орлову. Именем государя он передал им, что они будут продолжать пользоваться покровительством императора и русских властей при условии соблюдения ими спокойствия и с сохранением за каждым из них права выезда из России»[1013].

Н.Д. Киселеву, как мы уже знаем, было предписано покинуть Париж. Но он, как в свое время Поццо ди Борго, на свой страх и риск решил остаться и продолжил контакты с французским послереволюционным правительством. Российским консулам и консульским агентам было предписано остаться во Франции, дабы покровительствовать российским подданным, особенно в делах коммерции и мореплавания[1014]. Кроме того, в отношении французских консулов и консульских агентов, пребывающих в России, предписывалось признавать их в их звании и оказывать им в случае необходимости содействие. Также оговаривалось, что на французские торговые суда продолжало распространяться действие русско-французского договора о торговле и мореплавании 1846 г., и они допускались в российские порты[1015].

* * *

Король Луи-Филипп сдался практически без боя. При содействии английского консула королевская семья, за исключением невестки короля, вдовствующей герцогини Елены Орлеанской, и графа Парижского, бежала в Великобританию, без денег и даже без сменной одежды. Французы восприняли это именно как бегство. Луи-Филиппа, не раз доказывавшего свою храбрость и отнюдь не являвшегося трусливым человеком, французы осуждали. Как отмечал современник событий Ч. Гревилл, в эти дни королю вовсе не угрожала опасность. По его мнению, он мог бы попытаться снизить накал страстей и пойти французам на уступки[1016].

Уже после революции Луи-Филипп в беседе с одним журналистом говорил, что все свое царствование он стремился обуздать революционный пыл и в то же время гарантировать поступательное развитие принципов 1789-го года. Он полагал, что если бы реформаторское движение восторжествовало, то власть оказалась бы в руках революционеров, ввергнувших Европу в войну. Поэтому он предпочел отречься от престола, но не становиться королем революции[1017].

В Великобритании королевскую семью приютил зять Луи-Филиппа, бельгийский король Леопольд, предоставивший в распоряжение королевской семьи свой замок в Клермонте. Королева Виктория была раздражена на Луи-Филиппа из-за дела об «испанских браках», в котором в результате сложных дипломатических манипуляций победу одержала Франция. Правда, как показало ближайшее время, мнимую. Виктория, подстрекаемая министрами Пальмерстоном и Расселом, некоторое время даже колебалась относительно самой возможности пребывания Луи-Филиппа на английской земле.