Паразитарий - Юрий Азаров

— Не казни его!

Он верил Друзилле даже тогда, когда, казалось бы, не должен был верить. Третьего дня он велел снять с креста некоего Авраама, который, увидев прокуратора, прокричал хриплым голосом:

— Еврейский народ скорее умрет непобежденным, нежели признает власть римских оккупантов! Господином властителем и своим прокуратором мы считаем только Бога. Никакая смерть, даже самая жестокая, нам не страшна. Не примем мы в расчет и то, что месть может пасть на наших близких. Ничто не заставит нас пойти против Моисеевых законов. Никогда мы не признаем Господом кого-нибудь из смертных. Погляди: холмы Иудеи пестрят крестами с распятыми ревнителями иудейской веры! Это неоспоримое доказательство нашей правоты!..

Феликс дал знак освободить Авраама. Его сняли с креста, а он еще сильнее проклинал тех, кто творил насилие в его свободной стране. И тогда Друзилла направилась навстречу Аврааму. И римский офицер сказал:

— Ей ты обязан жизнью. Пади же ниц перед ней.

И Феликс, и Друзилла, и свита прокуратора застыли на месте: на какую еще дерзость окажется способным этот заклятый враг римлян. Но, увидев Друзиллу и, может быть, тронутый ее красотой и бесстрашием, Авраам пал ниц, и все с облегчением вздохнули. Друзилла подошла к Аврааму и благословила старика. И стоявшая толпа заорала что есть мочи:

— Да здравствует великий Феликс!

Нет, Друзилла знала душу своего народа. Ее мужу первосвященник Иннотан сказал наедине и строго по секрету:

— Если бы ты не спас Авраама, твоего сына Агриппу похитили бы и убили…

В глазах Иннотана Феликс приметил злорадство. Подумал: "А ведь не сказал вчера, а сказал сегодня. А знал и вчера, что собираются покарать его, Феликса, страшной карой. Надо убрать и этого. Убрать и свалить вину на иудеев, а потом на христиан. Воздать и тем и другим!"

Поразительные совпадения! Никогда-никогда, ни один историк, ни один археолог, ни один копатель древностей, роясь в пыли обветшавших реликтов, не видя дальше своего носа, наслаждаясь мелкими находками типа вырыл черепушку, свидетельствующую об использовании в покраске керамических изделий какого-нибудь сурика или кадмия красного, или нашел цитату, в которой подтверждалось, что тысячи иудейских проповедников были распяты на крестах Римской империи, распяты во имя процветания демократии и имперского могущества, — так вот никогда ни один исследователь не задумывался о естественном прямом повторении, казалось бы, неповторимых событий, какими были значительные движения душ вполне значительных людей, таких, скажем, как Ильич Первый или прокуратор Феликс, или даже такой общественный деятель, как Прахов или Хобот!

А общественные явления, убийства, казни, предательства, наговоры, доносы — из чего же еще состоять общественным движениям социальных общностей или их лидеров! — они-то как раз и повторяются, и в такой простоте, в такой естественной одинаковости, что и сравнивать-то особенно нечего: наложил одну модель на другую — и все сошлось: один к одному. Так сходятся миллионы лет повторяемые времена года — осень, зима, весна, лето. Так сходятся рождения детей — головой вперед, и вопли матерей, и первый крик дитяти, и первая материнская радость! Все повторяется в этом прекрасном и неповторимом мире!

В такой же теплый майский вечер, почти две тысячи лет спустя, Прахова-старшего волновали те же мысли, что и прокуратора Феликса. Дурные вести шли из Прибалтики, Грузии, Израиля, Ирака, Афганистана. Мятежники и разбойники возникали в самых разных местах, и пламя мести сжигало дома партаппаратчиков, и страдали невинные люди: стреляли в матерей, стариков и детей, стреляли в женщин и старух! Врывались в родильные дома, насиловали рожениц — и торжествовала смута! Всякий раз, когда Прахов намеревался послать войска, чтобы подавить разбойников, выдававших себя за ум и совесть народа, его жена, мудрая Диана, настаивала:

— Не торопись. Стоит тебе помочь этим людям, ты первый будешь виноватым. Сейчас наступило время, когда целесообразнее ни во что не вмешиваться. Пусть режут друг друга! Пусть насладятся убийствами и поджогами. Выиграет только тот, кто вмешается в эти распри последним, когда эти распри сами собой погаснут.

И он согласился.

Он уступил Диане и тогда, когда она советовала распахнуть настежь все двери тюрем — всех выпустили на волю. Всех, кто выступал раньше против режима. Больше того, многих возвели в ранг депутатов, советников и даже председателей различных комиссий. Тогда-то бывший узник и диссидент, бывший враг Отечества академик Мармеладов был не только выпущен на волю, но и получил все прежние свои регалии, стал депутатом трех Верховных Советов и выразителем самых крайних праведных настроений. Прахов согласился с Дианой и тогда, когда она настояла на том, чтобы отдать народу последние запасы мяса, и народ кричал: "Да здравствует Прахов!" и его избрали в президенты.

Но он не мог согласиться с Дианой, когда она защищала Мармеладова, обвинявшего его, Прахова, во всех смертных грехах: в консерватизме, в измене идеалам, в правом уклоне, в деспотизме, в чревоугодии, в жадности, в хищничестве и в прочих смертных грехах. Мармеладов лез на трибуну во время самых ответственных заседаний Верховного Совета, и его кривая голова как-то сильно изворачивалась, выбрасывая куда-то в бок режущие слова:

— Нет, давайте разберемся, — визжал он, — на каком основании сын Прахова стал заведовать Отделом по найму и увольнениям, когда товарищ Барбаев еще не сложил своих полномочий? Тут ходят слухи, будто Прахов-старший и Прахов-младший находятся в ссоре, но это не так. Нам не нужна видимость ссоры, не нужно нас обманывать, уважаемый Николай Ильич. Дальше. На прошлой неделе Андрей Иванович Шубкин был назначен без нашего на то согласия председателем Международной коллегии палачества. Во-первых, я принципиально не согласен с таким названием. Что значит палачество? Почему коллегия? Еще в Древнем Риме были коллегии сандальщиков, портных, шивших тоги, кузнецов, ткачей, шелковых дел мастеров, оружейников, — Мармеладов еще больше выворачивал голову, точно припоминая, какие еще коллегии были в Древнем Риме, Прахов, сидевший в президиуме, нервничал: "Ну на кой черт нам знать, какие коллегии были в Риме, нельзя же отнимать у депутатов столь драгоценное время", а Мармеладов продолжал: — Были, наконец, коллегии прачек и скорняков, коллегии торговцев жемчугом, кольцами и браслетами, были коллегии носильщиков, лодочников, перевозчиков и коллегии, заметьте, отдельно лодочников-буксировщиков, торговцев рыбой…

— Может быть, достаточно? — перебивал его Прахов, но из зала назло Прахову кричали:

— Пусть продолжает!

— Не перебивайте депутата!

— Не затыкайте депутату рот, — и Мармеладов продолжал:

— Были коллегии торговцев оливковым маслом, дынями, овощами, пшеницей, но, чтобы были когда-нибудь в Древнем Риме коллегии палачества, — это, знаете, нонсенс. Да еще учреждать коллегию международного класса. Кого палачествовать? Нас с вами? Или народ?

Прахов ерзал на стуле, бросал косой взгляд в сторону председателя полиции, точно говоря: "Это твоя недоработка! Видишь — мешает нам делом заниматься, а мог бы убрать эту рухлядь", — и в адрес Шубкина: "Ну когда это кончится?!"