Полуденный бес - Павел Басинский

– Шамиль! Какими судьбами? – Уже бросившись к бойцу, Максим Максимыч понял, что сморозил глупость. Какими судьбами? Такими же, как и он. Хотя – нет, все-таки не такими же.

Насредеев погиб вместе с экипажем Максима под Варшавой, за полчаса до наступления, от прямого попадания снаряда в машину.

Они обнялись.

– Шамиль, родненький! Как ты тут? Как ребята?

– Всё в порядке, Максим. Ребята тоже мечтают встретиться с тобой. Но нельзя.

– Почему?

– Потому что они, как и я, как и все мы, погибшие на войне, принадлежат к Небесному Воинству. Нам нельзя ни на секунду покидать своих боевых постов.

– Это правильно! – одобрил Соколов. – А ты что не на посту? В самоволке, значит?

– Нет. – Шамиль обаятельно улыбнулся, обнажив свои ровные белые зубы. – Мой пост – это ты. Я всегда был рядом с тобой. Только ты этого не видел.

– Выражайтесь яснее, товарищ боец!

– Я – твой ангел-хранитель, капитан.

– Постой, – заволновался Соколов, недоверчиво глядя на татарина. – Какой ангел-хранитель? Во-первых, ты вроде бы мусульманин. Во-вторых, насколько я знаю, ангел-хранитель дается человеку от крещения.

– Тогда тебе и был дарован ангел-хранитель. Но вспомни, Максим, как часто ты звал его на помощь?

Соколов смутился. Как часто? Да ни разу.

– Что ж ты удивляешься, что он тебя покинул? – сказал Шамиль, и в голосе его не слышалось ничего обидного, только тихая боль за капитана. – Трудно помогать человеку, который этого не просит.

– Но ты же… Я тебя тоже не звал…

– Нам позволили выбирать – кого из оставшихся в живых на войне охранять от зла, от случайной смерти. Мы с ребятами посовещались и…

– Понятно, – усмехнулся Максим, взглянув на Насредеева с нежностью. Он вспомнил, что и на фронте тот следил за ним, младшим лейтенантом Соколовым, чуть ли не как нянька за ним ухаживал. Потеряет, скажем, Соколов ложку, Шамиль сейчас же новую из березы вырежет. Он все умел. – В ординарцы тебя командировали?

– Вроде того, капитан.

– Постой, Шамиль, – снова заволновался Соколов. – Ты зачем меня остановил? Куда меня отконвоировать хочешь? К Богу своему? Аллаху? Не хочу!

Максим Максимыч думал, что эти слова разозлят Небесного Воина, но Шамиль только улыбнулся, опять сделавшись похожим на Чингисхана.

– Бог един, Максим. И никто тебя насильно к Нему не отправляет. Но знай, если ты сейчас пойдешь к людям, это будет худший выбор. Ни Прасковья, никто из живых не узнают тебя. Максима Максимыча больше нет. Послезавтра твое тело вернут земле. Телу будет хорошо.

– Хорошо? – Соколов поежился, представив могильную тьму, холод, сырость и толстых червей.

– Еще как! – заверил его Шамиль. – Это как вернуться в материнское лоно. Ах, Максим, если бы ты знал, как мне было плохо после смерти!

– Прости, Шамиль!

– Но это гораздо легче того, что хочешь добровольно выбрать ты. Ты станешь цветком, деревом, животным. Ты будешь вселяться в больных, бесноватых. Это будет бесконечная смена воплощений, стирающая душу до дыр, до лохмотьев. Нет ничего более мучительного в этом мире.

– Что же мне делать, Шамиль? – заплакал Соколов и подумал, что он слишком часто плачет в этой новой жизни. – Раз ты ангел, помоги мне!

– Я помогу тебе! – обрадовался Насредеев. – Но и ты слушайся меня.

– Что мне остается? – вздохнул Соколов. – Я вроде как в плену. Давай, веди меня к Единому. Или повезешь? Коня вон привел.

– Нет, Максим, – печально сказал он. – Ты еще не готов к мытарствам. Но Бог милосерден, и тебе дарован отпуск. Как после войны, помнишь?

– Это в Конь?! – ошарашенно спросил Соколов. – Ты с ума сошел, мало́й! Там три старухи остались и дома сгоревшие. Лучше сразу в ад!

– Увидишь, – загадочно улыбнулся татарин и совсем по-азиатски крикнул: – Садись на коня! Крепче за меня держись!

Он первым вскочил на Орлика и, танцуя, прогарцевал к Соколову. Орлик потянулся к нему губами, ожидая морковки или капустного листа, которыми баловали колхозного красавца деревенские ребятишки.

– Ну, азият! – огрызнулся Соколов, не на коня, на Насредеева. – Пожалел бы животину. Во мне почти центнер весу. Раздавим жеребца.

– Нет в тебе никакого весу! – засмеялся Шамиль, продолжая гарцевать на Орлике.

В самом деле, неведомая сила подняла капитана, как тополиный пух, и опустила в седло позади Шамиля. И они понесли-ись!

И снова Малютов лежал под Соколовым. В последний раз на земле видел он его жителей. Видел Прасковью, уже отложившую шитье, уже беспокойно поглядывавшую на дверь, серчавшую на мужа. А вон Востриков обреченно тащится к его подъезду. Ой, что-то сейчас будет!

– Быстрее, азият!

И вот уже не Земля под ними, а черный космос. Звезды и планеты мчатся мимо, как угорелые. Ни одну не разглядишь, лишь коротким жаром обдает от звезд и ледяным холодом от планет. Но все равно понятно: нет там жизни! Ни на Марсе, нигде нет! Эх, вернуться бы да сказать об этом ученым, теоретикам всем этим. Чтобы не валяли дурака, не занимались пустотой, а лучше бы Землей занимались. Поздно, поздно, капитан!

– Куда летим, Шамиль?

– Крепче держись, Максим!

Господи! Не обманул татарин! Не обманул Воин, ангел-хранитель!

– Здравствуй, Красный Конь! – что есть мочи орет Соколов, увидев снова Землю, но только совсем голубую, совсем яркую, ярче, чем на космических фотоснимках. На Земле самое яркое пятно – Россия, а на России – Красный Конь.

Обернулся татарин. Смеется, скалит свои белые зубы. Доволен Насредеев. Сделал командиру приятное.

Они приземлились, но Соколов заметил, что Орлик снова захромал, как всегда бывало с ним после долгого пути. Он быстро соскочил с жеребца. И – утонул в медовом луговом разнотравье, промокнув от утренней росы. Да, застоялись травы этим летом. Конец августа уже.

Насредеев разнуздал коня и пошел с ним к реке. Максим Максимыч понял, что в Красный Конь он пойдет пешком и один. Деревня была недалёко, но почему-то Соколов не мог понять, с какой стороны села они приземлились. Все вокруг было ему знакомо, но как-то не так, как в последний раз, когда он приезжал в Красный Конь. И вдруг Соколов ахнул! Ну конечно! Конечно, все теперь было именно так, как в конце войны, в августе сорок пятого, когда они с Василием со станции «на трех ногах» возвращались в село. Вот по этому самому, поросшему высокой, в человеческий рост, травой, полю возвращались.

На берегу реки Шамиль ловко срезал прутик от ветлы и привязал к нему леску с крючком и самодельным поплавком. Этой снастью, вспомнил Соколов, Шамиль и на фронте рыбу ловил. Ловок татарин!

– Шамиль, – осторожно спросил Максим Максимыч, опасаясь что-то спугнуть. – На какой срок дан отпуск?