Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

Впрочем, при отступлении от Екатеринодара, после гибели Лавра Георгиевича, Марков всё же поделился тяжёлыми мыслями с Африканом Богаевским, пребывавшем в схожем настроении. Вдвоём они сидели на всхолмье, пропуская мимо себя колонны отступающей армии, и обсуждали сложившееся положение. После катастрофы казалось, что борьба окончена, что, быть может, в самом деле, пора распыляться… Разговор выходил горьким и безнадёжным. Однако Сергей Леонидович взял себя в руки и, верный себе, переменил тему, желая развеять скорбные мысли как собственные, так и своего собеседника:

– Хорошая у вас шинель, Африкан Петрович! Длинная! Тепло вам в ней, а я в своём полушубке замерзаю!

Так и свелась беседа к мелочам…

В немецкой колонии Гначбау на вспаханном поле предали земле тела Корнилова и Неженцева, не оставив и следа дорогих могил, чтобы не нашли большевики. Так ли следовало хоронить лучших сынов России, павших за неё? Хорошо ещё успели отслужить панихиду в Елизаветинской… Хоть и наспех, хоть и священник трясся от страха, но отпели, как должно. И как тяжело было на сердце в том искорёженном пулями станичном храме, как беспросветно… И вспомнилось далёкое-далёкое время, совсем другой край, русская церковь, в которую был обращён барак-столовая, на чужбине, чудная рождественская служба, которая так особенно ощущается вдали от родного дома… Не будучи в молодые годы человеком религиозным, Сергей Леонидович с детства привык посещать службы, некоторые из которых любил особенно. И среди раскатов первой в его жизни войны, в чужой и непривычной русскому сердцу Маньчжурии необычайно потянуло молодого офицера услышать давно забытые слова и напевы… Сочились солнечные лучи в стенные прорехи, виднелось сквозь крышу синее небо, а перед скромным иконостасом сияли сотни свечей, освящая образы Спасителя, Богородицы, Святителя Николая и другие, и слышался слабый голос священника, и одна фигура за другой, усиленно крестясь и отламывая земные поклоны, несли свои свечи с горячей молитвой к Тому, Кто учил людей общей любви и «мирови миров». И дивно было видеть молодые загрубевшие лица уже побывавших в боях, бородачей, недавно прибывших в полк, унтеров с Георгиями и медалями за Китай – весь этот люд, собранный со всей матушки-России, тянувшийся с тоненькими свечками, сливаясь в одной горячей молитве, молитве без слов, но понятной для всех. И необыкновенно трогали душу простые молитвы хора любителей-солдат, убежденный, без всякой аффектации голос священника, струйки дыма и запах ладана, мерцание свечей… И подкатывал ком к горлу, и катились слёзы по щекам, падая на заношенное, истрёпанное пальто… И мысли уносились куда-то далеко, и вставала перед глазами вся недолгая жизнь… Дворянская, хотя и небогатая семья, блестящее окончание Московского Императрицы Екатерины II кадетского корпуса, Константиновского артиллерийскго училища и академии Генштаба… К двадцати шести годам штабс-капитан успел зарекомендовать себя не только как штабной работник, но и как офицер Военно-топографического отделения, проводивший лихие разведки и рекогносцировки местности, за что неоднократно был отмечен наградами.

На Русско-Японскую войну Сергей Леонидович отправился добровольцем. Тогда впервые он написал нечто наподобие завещания, а точнее, письмо матери, которое должно было быть передано ей в случае его гибели: «Передавай всем-всем, кто хоть некоторой симпатией дарил меня при жизни, мой последний и вечный привет. Целуй всех сердечно близких моих людей. Поселись с Лелей и сделай все, чтобы его добрые задатки нашли достойное применение. Он добр, куда добрее меня, честен. Он побережет тебя, он сумеет найти охоту и способность сгладить для Вашей совместной жизни свои шероховатости. Обо мне не плачь и не грусти, такие как я не годны для жизни, я слишком носился с собой, чтобы довольствоваться малым, а захватить большое, великое не так-то просто. Вообрази мой ужас, мою злобу-грусть, если бы я к 40—50 годам жизни сказал бы себе, что все мое прошлое пусто, нелепо, бесцельно! Я смерти не боюсь, больше она мне любопытна, как нечто новое, неизведанное, и умереть за своим кровным делом – разве это не счастье, не радость?! Мне жаль тебя и только тебя, моя родная, родная бесценная Мама, кто о тебе позаботится, кто тебя успокоит. Порою я был груб, порой, быть может, прямо-таки жесток, но видит небо, что всегда, всегда ты была для меня все настоящее, все прошлое, все будущее. Мое увлеченье Ольгой было мне урок и указало на полную невозможность и нежелательность моего брака когда-либо и с кем бы то ни было; почему – теперь объяснять долго, но это лишний раз подтвердило, что вся моя работа, все мои способности, энергия и силы должны пойти на общее дело, на мою службу и на мой маленький мирок – мою семью, мою Маму. Иногда желание захватить побольше от жизни делало меня сухим и черствым, но верь, что только наружно и с показной стороны. Судьба распорядилась по-своему. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Верь, как верю я в настоящую минуту, и верю искренне, глубоко, что все, что ни делается, делается к лучшему и нашему благу…» Кто бы мог подумать, что судьба решит иначе, и война унесёт жизнь не его, не годного для жизни, а его любимого брата Лели!

Сергей Леонидович очень переживал за мать. Что-то будет с ней, если не станет и его? После смерти офицеров их матери оставались не только одинокими, но и почти нищими, лишёнными участия правительства… Забота об их горькой участи вылилась в письмо Маркова, направленное в редакцию одной из газет, содержащее пожелания правительству обратить, наконец, внимание на осиротевших русских матерей.

Бедная, бедная мама… Как измучилась она за годы войны в ежесекундном страхе потерять последнего сына… Говорят, будто бы на фронте год идет за два, но скольких же лет стоит год матери, ожидающей единственного сына с войны? И жалел Сергей Леонидович мать, а, тем не менее, рвался на передовую, не держась за штабные должности и не кланяясь пулям. Любовь к матери была сильна, но сильнее было чувство долга и чести, и им руководствовался Марков всю жизнь. А тогда, в церкви померещилась Сергею Леонидовича фигура матери, облачённая в чёрное платье с мокрым от слёз лицом… И позднее всплывал перед взором этот образ, и сжималось сердце… Вот она – война… Слёзы войны… Родная, не плачь, брат нашел славную долю, верь в то, что я вернусь, верь в Того, Кто сохранит тебе последнего сына…

В несчастную войну с Японией русские офицеры и солдаты творили чудеса, и, Господи Боже, победа была бы неизбежной, если бы не бездумное командование, обратившее победы в поражения! Пытливый ум Сергея Леонидовича искал объяснения постигшей русскую армию катастрофы. Анализируя завершившуюся войну в своей работе «Ещё раз о Сандепу», он рассуждал не только об ошибках, допущенных непосредственно в ходе кампании, но и шире – о состоянии русской армии в целом, и приходил к выводу: «Было бы ошибочно утверждать, что мы вышли на войну с отсталыми теоретическими взглядами, невеждами в военном деле. Все крики о полной непригодности наших уставов, проповедь новой тактики, новых боевых форм – все это лишь крайние мнения, с которыми нужно считаться, но считаться вдумчиво и осторожно. Конечно, характерные особенности войны в Маньчжурии заставили нас кое-чему переучиться, кое-что создать, но основное, главное давно твердилось в мирное время в военной литературе и с профессорских кафедр. Трагедия заключалась не в ложной отсталой теории, а в поверхностном знакомстве большинства строевых офицеров с основными требованиями уставов и в каком-то гипнозе старших начальников. Иногда получались свыше приказания, шедшие в разрез всей обстановке, всему – чему учили, во что верили, что требовал здравый смысл и положительные знания… …При современных огромных армиях и еще больших обозах, при всей неподвижности, неповоротливости столкнувшихся масс, кабинетные тонкости стратегии должны отойти в область предания. Главнокомандующему в будущих наступательных боях из всей массы предлагаемых ему планов надо уметь выбрать самый простой и иметь гражданское мужество довести его до конца. Пусть при выборе плана явится ошибка, и в жизнь толкнут сложную, запутанную идею – это только отдалит успех, увеличит потери, но не лишит победы. Страшны полумеры, полурешения, гибелен страх Главнокомандующего поставить на карту всю свою армию».