Честь – никому! Том 1. Багровый снег - Елена Семенова

За тем, как уходил Панкрат, напряжённо следили все мужики. Как и было рассчитано, он легко смешался с массой крестьян, снующих туда и обратно, и, не остановленный никем, вышел из ворот. За ним по одному последовали остальные. Сам Пётр Сергеевич и Трифон были последними. Тягаев чувствовал, что ему едва ли хватит сил, чтобы сделать и несколько шагов. В глазах то и дело темнело, и ноги не слушались его. Когда все мужики благополучно ушли, староста подошёл к нему:

– Иди теперь ты, твоё благородие! А я замыкающим!

– Нет, Трифон, ступай сам. А уж я как-нибудь потом…

– Твоё благородие, иль ты меня за дурачка держишь? Ты ведь один не уйдёшь! Здесь останешься!

– Иди, Трифон! Сейчас кто-нибудь явится, и тогда поздно будет!

– Э нет, твоё благородие, – покачал головой староста, скребя редкую бородёнку. – Что ж я Иуда, чтоб тебя оставить, а самому тикать? Вместе пойдём!

– Вдвоём опасней. Засекут нас!

– Чёрт не выдаст, свинья не съест, – ответил Трифон, протягивая полковнику руку. – Подымайся, твоё благородие. Всё одно же я без тебя не пойду.

Петру Сергеевичу ничего не оставалось, как, собрав в кулак все оставшиеся силы и волю, встать и, опираясь на руку старосты, покинуть комнату. Пройдя по пустому коридору, они стали спускаться вниз по железной лестнице. На первом этаже было шумно, группы крестьян толклись у дверей, о чём-то спорили. Их голоса сливались для Тягаева в сплошной гул, среди которого слышался хрипловатый голос Тифона, что-то беззаботно рассказывающего для вида. По счастью, никто не остановил беглецов, и они вышли во двор. Холодный воздух немного отрезвил полковника. Шаг его стал твёрже и увереннее, но, когда ворота остались позади, слабость вновь овладела им, и он ещё раз сказал верному старосте:

– Брось меня, Трифон. Вам в леса уходить нужно, а я болен!

– Ничего, твое благородие. Мы тебя и на руках донесём. Лишь бы лошади наши на месте оказались…

В лесу их уже дожидались мужики. Обнялись, словно не виделись сто лет, радуясь, что все остались живы и невредимы. Немедленно стали решать, что делать дальше.

– Болотами пойдём, – решил Трифон. – «Товарищи» их скверно знают, а я каждую кочку ведаю. Через них пройдём, доберёмся до наших лошадей, а там в леса подадимся.

Со всех сторон обступал беглецов чёрный, дышащий влагой лес, казавшийся особенно мрачным теперь. Мрачны были и мужики. Никому не улыбалось бросить хозяйство, устоявшуюся жизнь, жён и ребятишек, но все понимали, что другого выхода нет. Что путь назад отрезан им, и ничего не ждет их при попытке вернуться, кроме расстрела.

– Мы вступаем на бранный путь, братцы, – говорил староста. – Может быть, погибель свою сыщем на нём, а, может, и славу. Наш отряд невелик, но и такому отряду нужен командир. Я для того не гожусь, поскольку военного дела не знаю. Предлагаю выбрать нашим атаманом полковника Петрова, который уже многое сделал для нас, и думаю, что вы, братцы, поддержите меня.

– Добро! – согласились мужики единодушно, и Пётр Сергеевич понял, что теперь он стал подлинным начальником этой маленькой, но закалённой дружины, что отныне его приказ стал законом для вверивших ему свою судьбу людей. И, превозмогая слабость и боль, он поднялся, поклонился им и произнёс негромко, но твёрдо:

– Я благодарю вас, друзья, за честь, которую вы оказали мне. Я клянусь, что никогда не обману вашего доверия, что до последнего вздоха буду сражаться с нашими врагами, врагами нашей Родины, что, покуда жив, не отступлюсь от своего долга. И да поможет Бог всем нам!

16 апреля 1918 года. Кубань

Ночь была чёрной, безлунной, ни единая звезда не освещала своим сочувственным мерцанием скорбный путь Добровольцев. Армия двигалась на север. Людей становилось всё меньше: одни сложили головы в боях, другие, отчаявшись, покидали ряды, надеясь укрыться в одиночку или небольшими группами. Растекались по родным станицам кубанские казаки, уходили некоторые офицеры. Отчаянным было и настроение оставшихся. Всё чаще слышались разговоры о том, что пора распускать армию, пора распыляться и пробираться в горы по отдельности. Особенно паниковали в обозе. И добро бы раненые, знающие свою участь в руках «товарищей», так хуже их – штатские деятели, беженцы, обанкротившиеся политики – понабилось их в обоз так, что и не двинешься! Тяжело раненых, тех, что не перенесли бы дорогу, оставили в Елизаветинской – что-то стало с ними? Заложников взяли в обеспечение их безопасности, а будет ли толк? Своих раненых, боевых офицеров, оставили, потому что иначе нельзя было, а весь этот погорелый театр приходится тащить… Очень раздражали Сергея Леонидовича штатские обозники. И не раз срывал он на них злость. Ещё на пути к Екатеринодару, к примеру, перегородили господа захребетники всю дорогу. Напустился на них Марков:

– Что за сволочь здесь выперлась?!

– Члены Рады! – обидчиво-гордый ответ.

– Что члены – вижу, а чему рады в таких обстоятельствах, не пойму!

Грохнул хохот бывших рядом офицеров. Народные избранники очистили путь. А Родзянко потом жаловался покойному Верховному и просил, чтобы тот приказал Сергею Леонидовичу быть корректнее в отношении его коллег…

Растянулся теперь обоз чёрной лентой во мраке ночи. Двигается медленно, бесшумно. Только колёса скрипят, да изредка донесётся стон или чуть слышная брань кого-нибудь из раненых. Третий день армия в кольце, и вот-вот должна решиться её судьба. Быть или не быть. Если удастся прорваться через железную дорогу в широкие степи, то есть надежда, если же нет – то всему делу конец. А кому ж решать эту сложнейшую задачу, как не Богу Войны и Шпаге генерала Корнилова Сергею Леонидовичу Маркову и его орлам?

Черно было на душе у генерала – под стать непроглядной ночной темени. Он уже давно не ждал для себя ничего хорошего, но никогда не выказывал охватывающей его безнадёжности. Безнадёжности и без того слишком много, а у армии должна быть надежда. Должна быть вера. И не имеет значения, что творится на душе у командира, не имеют значения его личные терзания, подчинённые не должны видеть их. Для подчинённых командир должен быть источником веры. А поэтому, что бы ни было, нужно демонстрировать уверенность, нужно ободрять и обнадёживать других, павших духом, даже если у самого почти не осталось сил надеяться на что-то. Так понимал свой долг генерал Марков и как никто умел увлечь за собой, разрядить обстановку острым словцом или шуткой, на которые был мастер. И в бою, и на привале он действовал по-суворовски, памятуя заветы великого полководца, которые сколько раз доводил до слушателей различных аудиторий, в которых случалось ему преподавать. Сергей Леонидович мог быть и солдатом, и профессором, и между этими его ипостасями не было противоречий. Потому умел он в короткий срок завоёвывать уважение и в войсках, и в аудиториях, и в любом обществе, в котором случалось ему оказаться. Стремительный, как молния, он на практике воплощал науку побеждать. Его никогда не видели унылым и сломленным, но всегда устремлённым вперёд – к победе. Чтобы победить, армия должна желать победы и верить в неё. И всем существом своим Сергей Леонидович внушал всем эту веру. И собственные сомнения могли ли идти в счёт!