Дневник - Генри Хопоу

же вам помочь? Как мы сможем вас спустить? Говорите, или мы уходим! — Витя все еще стоял под ее окном и задирал голову.

— Фейфяф, похофи, я фхлфу са фтулом! — Она пропала и тут же появилась. — Не ухофите.

Ее не было с пару минут. Мы могли уйти миллион раз, если бы прислушались к зову, нарастающему с каждым нашим вздохом. Мы пялились на распахнутые створки окна, пошатывающиеся на легком ветру, не спасающего от полуденного солнца.

Из окна вылетел и раскрутился рулон использованной туалетной бумаги. Пропитанная коричневыми чиркашами с желтыми пятнами полоса протянулась вдоль стены и остановилась на середине окна первого этажа. Витя бы не достал до ее конца, а вот Вика смогла бы, протянув руки.

— Происходит какая-то хрень, — прошептала Вика.

Витя слышал ее и уже пятился назад.

— Полуфилофь? Полуфилофь? Фы ефо фтефь? — послышался знакомый голос.

— Бабусь, ты рехнулась? Что ты предлагаешь делать с этой хреновиной? — не сдержался Витя. Он отходил спиной назад и не видел корягу, за которую запнулся.

— Она выжила из ума. Пойдем отсюда, — сказала Вика, когда Витя подобрался к нам, и потащила. — Тут все выжили из ума. Мы лишь повелись на ее… — Вика замолкла.

Витя выругался благим матом.

Я же… Если раньше во мне боролись сомнения, если раньше, глядя на старушонку, я невольно вспоминал уборщицу, затоптанную в школе, и невольно же хотел помочь бабуське, то теперь — закрыть глаза (что я и сделал) и бежать от ее дома. Бежать, бежать, бежать, что, собственно, тоже было исполнено.

В окне, как на черном холсте, красовалась старуха. Ее было видно по пояс. В руках у нее был конец туалетной бумаги, полностью уляпанный коричневой жижей — поносом. Это только половина беды и не такая отвратная, как остальная. Старуха была голой. Торс, будто камуфляжный, измазан говном. Из-под свисающих почти до пупа плоских титек и из подмышек стекали черные капли, похожие на те, что оставались от вороны в перелеске.

— Потойтите ко мне. Помохите мне, помощнички. Я шту фас, — захлебываясь темно-коричневой массой, пробурлила она. Масса сочилась и извергалась из ее рта. — Фто ше фы фтоити?!

Понятное дело, никто из нас и шагу не сделал в ее сторону. Может, мы бы еще и подумали, может быть, и осилили бы себя, превозмогли неприятный запах, блевотный вид, и подошли бы к ней, и оказали бы помощь, в которой она так сильно нуждалась. Может быть, мы бы действительно что-нибудь да сделали, если бы это ОНА просила нас. Пусть даже выжившая из ума старушонка, уляпанная фекалиями, была сама собой, мы что-то предприняли. Но вязкая жижа, стекающая по ее телу, вводила в нас сомнения. Ключевым фактором нашего отступления стал нарисованный поносом на ее лице смайл. Он был на ее лице. Мы все его видели.

Очевидно, ей овладел Козлов и его существо, набитое красной краской на икроножной мышце. Он завладел разумом бабульки, чтобы задержать нас, отвлечь. Он вселился в нее и наблюдал за нами. Он смотрел на нас ее теперь уже закрытыми глазами, смотрел коричневыми точками на веках.

Мы побежали и услышали крик. Настоящий крик настоящей бабульки. Оглянулись: она вывалилась из окна и плашмя приземлилась в то место, где когда-то стоял Витя.

Я сглотнул. Витя выругался. Вика едва сдержала рвоту.

С земли поднялось черно-коричневое окровавленное существо с выгнутыми в обратную сторону руками, торчащими ребрами, сломанной шеей, лежащей на левом плече головой. Из рваных ран били фонтанчики черной массы.

— Выблядки недоношенные! — скрипучим голосом, прорезающим перепонки, простонало существо, изрыгнув невообразимый объем жижи, цвета воронова крыла. В той массе я увидел кусочек языка. Наверное, она откусила его в момент приземления. — Я доберусь до вас!

Рот ее еще открывался, но мы ничего не слышали — нас снова окружал переливающий перламутром купол.

Существо, выгибаясь, попятилось на нас и рухнуло. Над травой забурлили большие черные пузыри. Они и послужили очередным взмахом стартового флажка.

Держась за руки, защищенные куполом, мы добежали до Курямбии. Там нас всех троих и вырвало на свежую кирпичную кладку, что закрывала вход. Желудки были опустошены от остатков завтрака.

Когда мы все же пришли в норму, заметили отдыхающую в тени дома строительную бригаду. Они нас не видели, хоть и смотрели почти в упор. Они обсуждали бывших и будущих, покуривая сигареты и распивая водку. Скорее всего, за водку они и работали.

— Вы чо сделали, суки?! — заорал во все горло Витька, обращаясь к горе-работничкам. — Вы нахрена заделали вход?! Кто вам дал это задание, дауны тупоголовые?!

Мужики не отозвались. Один лишь нахмурил брови, прикоснувшись губами к горлышку, задумался и передал бутылку. Пить не стал, словно услышав с того света голос, говорящий, что этот глоток будет последним в его жизни.

— Я к вам обращаюсь, придурки! — Витя подобрал кусок кирпича и швырнул в бригаду. Тот беззвучно отскочил от купола и упал под ноги. — Черти, кто вас нанял?!

— Успокойся. — Вика обняла его свободной рукой. Витя уткнулся ей в живот и продолжил орать, но не так истошно — приглушенно. — Нам и без ответа этих пьяниц известно, кто их нанял и для чего. Разве ты до сих пор не понял, с чем мы боремся? — Она опустила подбородок на его макушку и прижала к себе сильнее.

— Вика права. — Я обнял его со спины и еще сильнее вдавил в Вику. — Это они, а под ними я подразумеваю тех, о ком и говорить не хочется.

— Думаете? — спросил он. У него текли слезы, которые бережно впитывала рубашка Вики. — Это не капитальный ремонт дома? Не все же беды исходят от…

— Пока что все беды исходят от них, Витя. — Вика поцеловала его в лоб.

Во мне этот жест вызвал каплю ревности, но я лишь сильнее прижался к другу. Он нуждался в нашей поддержке. Курямбия была его детищем, его творческой мастерской, его вторым домом, и нашим с Викой единственным. Все, над чем он трудился, в одночасье обрушилось грудой кирпичей и ведром цемента, заделавшим вход.

— Все равно это не оправдывает этих алкашей. Пусть даже Папа Римский нанял их, они могли не соглашаться, — пробубнил он, потирая глаза. — Они не обязаны были. Твари!

— Они выполняли свою работу, пусть даже такую отвратную. Они лишь нуждались в дозе спиртного. Да за бутылку они мать родную продадут. Приглядись, они те еще колдыри.

— И подумай, — вмешался я, развернув Витю к себе и положив руки на плечи, — есть еще какой-либо вариант попасть в Курямбию?

В подвале дома было двадцать окошек,