Мощи святого Леопольда - Борис Конофальский

– Ну, так бери, – настоял Волков. – На Рождество подарок.

Роха ещё раз глянул на пылающую от гнева красавицу и почти украдкой стянул со стола шаль и спрятал её себе под дублет.

– Господин, – заговорила Хильда лилейным голосом, – а, может, и не подойдёт эта шаль жене этого господина. Может, я ей что-то другое подберу.

– Подойдёт, – закончил разговор Волков, взял кубок из серебра и поставил его перед Брюнхвальдом, – это вам, Карл.

– Мне? – Удивился Ротмистр.

Волков повторять не стал, он не был щедрым человеком, и подарки он не дарил, он делал вложения, он понимал, что и Роха и Брюнхвальд ему могут пригодиться, лучше, если они будут ему благодарны. И он продолжил, обращаясь к младшему Брюнхвальду:

– Максимилиан, думаю, что дублет в моих цветах и с моим гербом будет вам к лицу, на шествии вы должны быть в нём. Меч я вам подберу, у меня есть неплохой.

– Так времени осталось мало, – мальчишка расстроился, – портной может и не успеть до праздника.

– Нужно, чтобы успел. Ёган, сходи с господином Брюнхвальдом к тому портному, что шил нам. – Кавалер кинул слуге один из трёх великолепных золотых, что лежали на подушечке. – И торгуйся с ним, портной жулик ещё тот.

Максимилиан и Ёган ещё не ушли, а Роха, дыша вином, заговорил вкрадчиво и тихо:

– Слушай, Яро, раз уж я, вроде как, твой сержант, может, и мне такой дублет пошьёшь, я тоже хочу дублет с гербом.

Волков и так раздарил уже целое состояние, но в этом Рохе отказывать было глупо. И он сказал:

– Ёган, сержанту тоже пусть шьёт, и все, чтобы было готово до праздников.

– А мне, как сержанту, положен галун из красной тесьмы на левом плече, – бубнил Роха, вылезая из-за стола и опрокидывая стаканы.

Волков его не слушал, они с Брюнхвальдом выпили вина. За окном снова пошёл снег, или дождь, а в доме было тепло, и Марта готовила обед.

И все ждали Рождества. Весь город ждал.

Ещё не все улеглись, кухарка ещё гремела кастрюлями в внизу, когда дверь открылась. Волков не запирал её сегодня. Ждал её и она пришла. Поставила свечу на стол, по-хозяйски без слов села на кровать, стала расплетать волосы, снимать одежду, что то напевая. Скинула платье и нижнюю рубаху, залезла к нему под одеяло:

– Тепло у вас тут, а нам дурень Ёган, печку не протопил на ночь.

– Дрова бережёт, я ему велел, дрова тут очень дороги.– Говорил он, чувствуя её лобок на своём бедре.

А она потянулась губами к его щеке, и гладила другую щёку рукой:

– Вот зачем вы мою шаль бродяге этому отдали?

– Так то не твоя шаль была. То моей жене дарили,– беззаботно говорил Волков.

– А эти горожане, меня за вашу жену приняли. Уж как мне раскланивались. И вы не сказали им, что я не ваша жена.

– Да угомонись ты, они и Агнес за мою дочь принимают и что?. Ты вон золотые серьги получила, и радуйся. – Всё ещё беспечно говорил кавалер.

– Радоваться, – Волкова, словно холодом обдало, а красавца чуть от него отстранилась,– чего мне радоваться то? Вот была бы я жена ваша, я может, и радовалась бы, а сейчас с чего?

– Да какая из тебя жена то, – кавалер даже удивился, он смеялся,– ты ж ноги пред кем только не раздвигала, тебя кто только за лобок не лапал. И за деньги и за так.

– Так то раньше было, а теперь нет, теперь я честной буду. – Брунхильда стала снова ласковой и нежной, снова гладила его по щеке. Шептала ему в ухо.

– Честной?– Волков опять смеялся.– Да уже была такая честная у меня. Маркитантка одна, красивая была, не старая, деньга у неё водилась, в любви мне клялась, вином поила, мясо покупала мне. Других баб от меня гоняла, и я уж думал, что и обженится можно, да в один прекрасный день я с караула пришёл к ночи, а её, невесту мою, три ламбрийца ублажают, прямо у костра. Я говорю: эй, что тут происходит? А они мне говорят: не лезь, очереди своей жди, мы ей дукат серебряный дали, ты после нас будешь. Вот и вся любовь.

– Я не такая,– зло сказала Хильда. И чуть привстала на локте.

– Да такая, такая,– вальяжно говорил кавалер, всё еще не понимал опасности.

И тут же получил по лицу, да звонкую, да ещё и по глазу, так что потемнело в нём и круги поплыли. И ведь сильно била кобыла деревенская, она ростом едва ли не с него была. Сильная была, и видно всю силу вложила. У него из глаза слезы полились, он схватился за глаз рукой, заорал:

– Ополоумела, дура?

– Да уж боле не дура, не зовите меня боле…– заорала девица.

Хильда спрыгнула с кровати, стала вещи свои с пола поднимать и, не одевшись, голая кинулась прочь, да ещё дверью так хлопнула, что всех в доме перебудила, стала биться в свою комнату и орала:

– Агнес, открой дверь, открой, говорю, чего заперлась, дура косоглазая.

Агнес открыла, и вскоре всё стихло. Волков лежал в кровати за глаз держался. А народ в людской переговаривался, обсуждал происшествие тихонько. И все, за исключением Сыча, Брунхильду осуждали, даже и, не зная из за чего шум был. Последнее время, не любили её. Даже брат Ипполит стал её побаиваться. Уж больно заносчива стала девка деревенская.

Зимняя темень отползла, серым небо стало. Едва рассвело, а на улице было многолюдно, снега почти не было, только грязь, холодная серая каша. И народ уже пьян. Мальчишки и те уже пьяны. Праздник же. Рождество! У Южных ворот столпотворение, сотни и сотни празднично одетых и уже чуть выпивших, не смотря на утро, людей.

И музыканты тут. Пищат разнообразные флейты, барабанщики, разминаясь, нехотя как бы, бью в огромные военные барабаны. И трубы, длинные, медные, трубачи в яркой одежде балуются: нет-нет, да и дунет в неё, и заревёт она. На поле в сражении, они конечно нужны, а тут в городе, кони пугаются, и хоть уши затыкай. Честные горожане в своих лучших одеждах распивают вино прямо на улице, и жёны их пьют, не стесняются. И распятия в рост человеческий стоят, ждут своего часа, когда поднимут их и понесут. И иконы огромные, украшенные лентами. Тоже ждут.

Ёган, на всё это смотрел с открытым ртом, ему всю жизнь прожившему в деревне такое в диковинку. Кавалеру, всю жизнь прожившему в военных лагерях тоже всё это в диковинку, да он рта не разевает, не по чину. Сидит в седле гордо. Доспех начищен, люди его в цветах его герба, Максимилиан и Роха ещё и с гербами, успел пошить одежду портной, хотя и взял за неё безбожно, Роха штандарт Ёгану не доверил, пояснил:

– Сержант должен флаг нести.

А Максимилиан отобрал у Ёгана арбалет, и щит господина с гербом взял себе и копьё, теперь всё оружие держал при себе, как и положено оруженосцу. Он сидел на крупном мерине, и был горд. А деловые, трезвые мужички раздавали палки и колья, давали деревяхи самым крупным парням.

Волков на это смотрел с подозрением, не понимал, зачем это, а Брюнхвальд-старший говорил, видя его непонимание: