Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019 - Кира Долинина

Суровее других может показаться Уголовный кодекс РФ. В зависимости от тяжести содеянного преступник может быть осужден на срок до семи лет лишения свободы. Однако даже смертная казнь, которую стали применять в Ираке к лицам, посягнувшим на национальное культурное достояние, ситуацию не исправила.

Территория насилия

К концу ХX века стало очевидно, что в целом общество беззащитно перед террористами. Музейный террор – лишь часть этой глобальной угрозы. Охота за музейными экспонатами – способ выплеснуть свое недовольство обществом, институтами власти, укладом экономики. При этом каждое сообщение об акте вандализма провоцирует следующее нападение. Еще хуже другое: до тех пор пока покушения на произведения искусства подаются как сенсации, общество не осознает, что имеет дело не с исключениями, а с обыденной практикой.

Конечно, самый простой выход – спрятать произведения искусства в хранилища и никого туда не пускать. Ведь картинам вредно почти все – свет, перепады температуры, перевозки, зрители и даже сами хранители.

Все опрошенные «Коммерсантом» директора пострадавших от вандализма музеев сходятся в одном: полностью защититься от вандалов невозможно. Классический пример – маньяк, напавший на эрмитажную «Данаю». Кроме ножа и кислоты, он имел при себе еще и взрывчатку. От подобных безумцев не спастись.

Однако музеи делают все, чтобы максимально уменьшить риск. В Эрмитаже усилена охрана, на входе поставлены металлоискатели. В амстердамском Рейксмюсеуме от металлоискателей отказались, но в штате музея теперь огромное количество охранников – они в каждом зале. Постоянно работают камеры слежения. Отдельной системы безопасности удостоился излюбленный объект покушений – «Ночной дозор». За картиной расположены специальные устройства, которые позволят в случае попадания на полотно кислоты немедленно облить его водой. Сотрудники музея посещают специальные занятия, где их учат приводить эту систему в действие.

В Лувре решили наиболее ценные картины укрыть бронированным стеклом. А вот музей Стеделийк повел себя нетрадиционно: стекол на картинах нет и не будет. Ибо, считает администрация музея, это разрушает саму идею общедоступности произведений искусства. Единственный способ защиты, к которому прибегли в Стеделийке, – это расширение штата охраны: «лучше пара лишних охранников в зале, чем музей, похожий на магазин с витринами».

Беду можно предотвратить, если усилить охрану, не упускать из виду возможность повторного нападения со стороны уже известных маньяков и внимательно следить за всеми подозрительными посетителями – озорниками-школьниками, пьяными, чересчур экзальтированными и просто сумасшедшими.

Не исключено, что в конце концов именно этим все и кончится. Музеи действительно превратятся в министерства чрезвычайных ситуаций. А потому остается только использовать каждый случай, чтобы посмотреть на мировую классику. Пока она существует. Пока она доступна.

30 августа 2004

Блиц-«Крик»

О кражах произведений искусства

22 августа из музея Эдварда Мунка в Осло были украдены две самые знаменитые картины художника – «Крик» и «Мадонна». Благодаря своей быстроте, дерзости и простоте это ограбление уже вошло в историю. И, что гораздо хуже, поставило вопрос: а можно ли вообще защитить произведения искусства, если за ними пошли с оружием?

«Никому не двигаться – это ограбление». Классическая кинематографическая формула. Эти слова звучат, например, в начале и в конце «Криминального чтива» Квентина Тарантино. И еще в сотнях фильмов про ограбления. Ограбления банков, кафе, аптек, бензоколонок, сберкасс, супермаркетов, казино, то есть любого места, где лежат деньги. В музее деньги просто так не лежат, поэтому таких чеканных формул в музее не услышишь (соответственно, про то, как их в музее произносят, кино обычно не снимают).

И вот услышали. В 11 утра 22 августа в маленький, но весьма популярный музей Эдварда Мунка в Осло вошли двое в черных масках и с пистолетами, прошли в первый зал, навели пистолеты на служительниц, заставили их снять защищенные проволочным ограждением картины, вытряхнули полотна из рам, вышли, сели в ожидавшую их машину с водителем и удалились. На все про все ушло чуть больше минуты.

В музее в это время было около семидесяти человек, почти тридцать из них стали свидетелями преступления. Появление людей с пистолетами вызвало шок – многие приняли их за террористов. Но не меньшим шоком была для посетителей полная тишина после конца «операции». Никакой сирены, никаких автоматически закрытых дверей, никакой погони, ничего, что мы привыкли видеть в кино. Полиция, вызванная бесшумной сигнализацией, появилась через пятнадцать минут и приступила к опросу свидетелей в музейном буфете. К часу дня все было закончено. Марка автомобиля, обломки рам, количество преступников и то, что вроде как один из них говорил на норвежском, – вот почти весь улов полиции. Пока поиски никаких результатов не дали.

Абсурдная кинематографичность происшедшего поражает. Как будто пьяный монтажер перепутал кадры, и люди в масках вместо мешков с деньгами зачем-то тащат куда-то картины. Ведь в кино музеи грабят по-разному, но всегда виртуозно. Через подвал или стеклянный купол, через вентиляционные ходы или оставшись на ночь в подсобке, вися вниз головой в сантиметре от зловещего луча инфракрасной сигнализации, изощренно отрубая еще более изощренную сигнализацию, останавливая запись камер слежения, изводя охрану многоразовым включением сигнализации, подсыпая охране слабительного в кофе, подкупая служителей, нанимаясь служителями и еще черт знает как.

Примерно то же самое происходит и в жизни. Единственная громкая кража, которая похожа на нынешнюю норвежскую, была совершена в 2000 году в стокгольмском Национальном музее. Грабителей в масках в тот раз было трое. Точно так же они ворвались в музей, сняли со стен три ценнейшие картины – автопортрет Рембрандта и двух Ренуаров общей стоимостью около 35 миллионов долларов – и беспрепятственно удалились. Правда, их уход был куда более эффектным и кинематографичным. Они скрылись на катере. А уже через четыре месяца полиция случайно обнаружила одну из картин Ренуара во время ареста банды, занимавшейся торговлей наркотиками.

Так просто, как ограбили музей Эдварда Мунка и стокгольмский музей, в кино грабят почти исключительно банки. Даже черные маски, и те явно из этой, банковской, серии. И именно в банках грабители ждут того, что получили в музее Эдварда Мунка, – абсолютного себе подчинения. В отличие от нервных аптекарей и лавочников, которые иногда еще пытаются дергаться, банковские работники и охрана отлично обучены, как сохранить репутацию банка даже в столь экстремальном случае: человеческая жизнь здесь дороже денег.

А уж у служителей музея Эдварда Мунка точно и в мыслях не было дергаться: оружия у них нет, да и желания подставлять свою голову и головы посетителей под пули явно не возникло. И возникнуть не должно было – это не их функция.

После норвежского ограбления разгорелась бурная дискуссия. Пока европейская общественность бьется в судорогах по поводу незащищенности музеев, представители дирекций музеев комментируют ситуацию по-разному. Можно сказать, согласно рангу, бюджету и размерам своих музеев. Нью-йоркский Метрополитен-музей: у них и так-то ничего не воровали, а после 11 сентября охрана на входе усилена в разы, по залам ходят пугающего вида люди в форме. Мадридский Прадо и петербургский Эрмитаж не склонны открывать секреты своих охранных систем, но считают, что металлоискателями и сигнализациями они более или менее защищены. Парижский Орсе отшучивается, что у французских полотен XIX века рамы куда тяжелее, чем у скромных по размеру работ из коллекции Мунка, но настроен куда более реалистично: с людьми, вошедшими в музей с оружием, сделать ничего нельзя.