"Магия, инкорпорейтед". Дорога Доблести - Роберт Хайнлайн

Несколько долгих минут Стар молчала, лицо ее дышало профессиональным спокойствием, как во время работы.

– Ты прав, – сказала она наконец. – На этой планете нет ничего достойного приложения твоих сил.

– Тогда что же мне делать?

Она ответила без всякого выражения:

– Ты должен уехать.

– Как?

– Ты думаешь, мне нравится этот ответ, мой муж? Ты думаешь, мне нравится большинство ответов, которые я даю? Но ты попросил подойти к твоей проблеме профессионально. Я подчинилась. И вот ответ. Ты должен покинуть эту планету и… меня.

– Значит, мои туфли все же будут выкинуты?

– Не надо так жестоко, милорд. Таков ответ. Я могу уклоняться от правды и по-женски хитрить в частной жизни. Я не могу отказаться думать, раз я согласилась на положение Ее Мудрости. Ты должен покинуть меня. Нет, нет, нет, твои туфли никто не собирается выкидывать. Ты уйдешь потому, что должен уйти, а не потому, что я этого хочу. – Ее лицо осталось спокойным, но по нему текли слезы. – Нельзя оседлать кошку… торопить улитку… учить змею летать. Или превращать Героя в комнатную собачку. Я знала это, но предпочитала смотреть сквозь пальцы. Ты должен делать то, что должен. Но твои туфли навек останутся под моей кроватью. Не я отсылаю тебя прочь. – Она смахнула слезу. – Я не могу лгать тебе. Лгать хотя бы умалчиванием. Я не скажу, что там не появятся другие туфли… если ты уйдешь надолго. Я была одинока. Нет слов, чтобы передать, как я здесь была одинока. Когда ты уйдешь… я буду более одинока, чем когда-либо. Но ты найдешь свои туфли тут, когда вернешься.

– Когда я вернусь? У тебя прозрение?

– Нет, милорд, только предчувствие… что, если ты будешь жив, ты вернешься… и, может быть, будешь возвращаться много раз. Но герои не умирают в своих постелях. Даже в таких, как эта. – Она снова смахнула слезы, которые продолжали течь, но голос ее окреп. – А теперь, милорд муж, если ты не возражаешь, мы притушим свет и попробуем отдохнуть.

Так мы и сделали, и она положила голову мне на плечо и больше не плакала. Но мы не смогли уснуть. После долгого молчания я спросил:

– Стар, слышишь ли ты то же, что слышу я?

Она подняла голову:

– Я ничего не слышу.

– Город. Ты не слышишь его? Машины. Люди. Даже мысли – их так много, что улавливаешь их нутром и почти слышишь ушами.

– Да, я знаю эти звуки.

– Стар, тебе нравится тут?

– Нет, но от меня и не требуется любить это все.

– Слушай, черт побери, ты сказала, что я уеду. Едем вместе!

– О, Оскар!

– Разве ты им что-нибудь должна? Разве мало того, что мы вернули им Яйцо? Пусть ищут себе другую жертву. Выйдем со мной опять на Дорогу Доблести. Есть же где-нибудь работа по моей специальности?!

– Работа для героев всегда найдется.

– О’кей! Давай наладим совместное предприятие – ты и я. Быть героем – совсем неплохая работа. Кормят нерегулярно, жалованье задерживают, зато от скуки не помрешь. Давай дадим объявление: «Гордон и Гордон, героизм по умеренным ценам. Решаем любые проблемы – большие и маленькие. Истребление драконов по договорам, удовлетворение гарантируется, в противном случае плата не взимается. На прочие виды работ цены по согласованию. Спасение дев в беде и поиски золотого руна круглосуточно».

Я пытался развеселить ее, но Стар не поддавалась. Она ответила совершенно серьезно:

– Оскар, чтобы уйти в отставку, я должна сначала подготовить преемника. Правда, никто мне приказывать не может, но подготовить замену – мой долг.

– И сколько времени это займет?

– Не долго. Лет тридцать.

– Тридцать лет?!

– Думаю, можно уложиться и в двадцать пять.

Я вздохнул:

– Стар, ты знаешь, сколько мне лет?

– Да, еще нет и двадцати пяти. Но ты же не состаришься!

– Но сейчас мне двадцать пять. Это время, которое мне дано. Еще двадцать пять лет жизни комнатной собачонки, и я перестану быть героем и вообще перестану быть кем-либо. Я сойду со своего жалкого ума.

Она подумала.

– Да, это правда.

Стар отвернулась и сделала вид, что спит.

Позже я почувствовал, что плечи ее дрожат, и понял, что она плачет.

– Стар?

Она не повернула головы. Был слышен лишь задыхающийся голос:

– О мой любимый, мой любимый! Будь я моложе хоть на сотню лет!

Я все еще пропускал сквозь пальцы мои драгоценные и бесполезные камешки, потом тихонько отодвинул их в сторону. Будь я хоть на сотню лет старше…

И все же Стар права. Она не может покинуть свой пост, не дождавшись смены. Смены, достойной в ее понимании, а не в моем или чьем-либо еще. А я больше не могу оставаться в этой обитой шелками тюрьме и не разбить себе голову о решетку.

И мы оба хотим быть вместе.

А самое страшное заключалось в том, что я знал – точно так же, как и она, – что мы забудем. Во всяком случае – многое. Очень многое, и будут другие туфли и другие мужчины, и она снова будет смеяться.

И то же самое произойдет и со мной, и Стар чувствует это, и серьезно, мягко, наперед зная все движения моей души, дает мне понять, что я не должен себя винить, если начну волочиться за какой-нибудь другой девчонкой в какой-то чужой стране, где-то там – далеко-далеко.

Но тогда почему же я ощущаю себя таким подонком?

Как я вляпался в эту ловушку, где нельзя повернуться без того, чтобы не оказаться перед выбором – ранить свою возлюбленную или начисто спятить самому?

Где-то я читал о человеке, который был вынужден постоянно жить высоко в горах из-за астмы – убийственной, удушающей астмы, – а его жена была прикована к побережью, так как больное сердце не позволяло ей жить на больших высотах. Иногда они видели друг друга в подзорную трубу.

Утром разговор об отставке Стар не возобновился. Несформулированный вердикт был таков: чтобы ей уйти, я должен болтаться поблизости (тридцать лет!) в ожидании этой минуты. Ее Мудрость рассудила, что для меня это не годится, и молчала. Мы чудесно позавтракали, но каждый думал о своем, тая мысли от другого.

И о детях тоже не говорили. О, я, конечно, мог отыскать ту клинику и сделать что положено. Чтобы Стар, если захочет смешать свою элитную линию с моей плебейской, могла бы сделать это хоть завтра, хоть через сотню лет. А не захотела бы – так просто улыбнулась бы и выкинула все вместе с прочим мусором. Из моей семьи никто не поднимался даже до звания мэра самого жалкого городишки, а рабочую лошадку не тренируют для участия в Ирландском тотализаторе. Если бы Стар решила соединить наши гены, это была бы чистейшая сентиментальность, вроде живой открытки на Валентинов день – очередная комнатная собачка, чтобы играть с ней, пока не придет время выпустить ее на свободу. Это была бы сентиментальность, столь же слюнявая, хоть и не такая мрачная, как у ее тетушки с ее мужьями-покойниками, ибо Империя не нуждалась в моих потомках.