"Магия, инкорпорейтед". Дорога Доблести - Роберт Хайнлайн

Произведенные в организме Стар изменения преследовали две цели: во-первых, получить несколько сот «элитных» детей от одной матери и, во-вторых, дать этой матери свободу. За счет эндокринного контроля Стар освободилась от унаследованного от праматери Евы физиологического ритма, хотя во всех других отношениях оставалась молодой женщиной. Инъекции гормонов или таблетки не требовались – все изменения произошли раз и навсегда. У Стар не бывало «критических дней». Разумеется, это сделали не для ее удобства, а чтобы железы внутренней секреции не влияли на суждения Верховного Судьи.

– Это очень разумно, – сказала Стар серьезно. – Я до сих пор помню дни, когда была готова беспричинно откусить голову лучшему другу и тут же разреветься. Невозможно мыслить трезво при таких эмоциональных бурях.

– А… а все это как-нибудь еще отразилось на твоем организме? Я имею в виду твои желания…

Стар весело усмехнулась:

– А как с твоей точки зрения? – И добавила серьезно: – Единственное, что действует на мое либидо, точнее, что изменяет его к худшему, – это те… не знаю, как правильно выразиться по-английски, те надоеды, чьи характеры наложены на мой. Иногда они воздействуют в одну сторону, иногда – в другую. Ты же помнишь ту женщину – ее имя даже вслух-то произносить не хочется, – что так жестоко повлияла на меня, и я не смела даже подойти к тебе, пока не изгнала из себя ее черную душу. Недавний импринтинг действует сильнее, так что я никогда не приступаю к рассмотрению важных дел, если во мне еще не улеглись ощущения, вызванные предыдущим сеансом. Как же мне хочется, чтобы все это уже было позади!

– Еще бы! Мне тоже.

– Ну, мне все же сильнее. Но если отбросить в сторону проблемы, связанные с импринтингом, то я как женщина мало меняюсь, и ты это знаешь. Я всегда та же – не очень приличная девица, закусывающая на завтрак молодыми людьми и соблазняющая их прыгать через клинки.

– И много их было, этих клинков?

Стар бросила на меня острый взгляд:

– С тех пор как мой первый муж выгнал меня из дому, я ни разу не была замужем, пока не вышла за вас, мистер Гордон. Но если вы имели в виду не совсем то, о чем спросили, то не думаю, что у вас есть право упрекать меня за поступки, совершенные до вашего рождения. Если вам нужны определенные сведения, начиная с этого события, я готова удовлетворить ваше любопытство. Ваше нездоровое любопытство, смею сказать.

– Хочешь похвастаться? Девушка, я не собираюсь вас баловать.

– Не желаю я хвастаться! Да и хвастаться особенно нечем. Кризис из-за Яйца почти не оставлял мне времени на то, чтобы быть женщиной. И так было до тех пор, пока не появился Оскар. За что и приношу ему благодарность.

– А заодно не забудь и о вежливости!

– Слушаюсь, сэр! Но давай вернемся к нашим баранам, милый. Если ты хочешь иметь детей, то я согласна, любимый. В фонде есть около двухсот тридцати яйцеклеток, и принадлежат они мне. Не потомкам. Не милым славным народам, Бог да благословит их маленькие жадные сердца. Не этим играющим в Господа Бога генетикам. Только мне! Другой собственности у меня, по правде говоря, и нет. Все, что нас окружает, – казенное. А яйцеклетки – мои. И если они тебе нужны, то они и твои тоже, мой единственный.

Мне следовало сказать «да» и поцеловать ее. А я сказал «гм, не будем торопиться».

Ее лицо омрачилось.

– Как будет угодно милорду Герою-мужу.

– Послушай, оставь в покое невианские обычаи, а заодно и эту официальность. Я хочу сказать, что к этой мысли надо привыкнуть. Насчет шприцев, участия лаборантов… И хотя я понимаю, что у тебя нет времени самой вынашивать ребенка…

Я пытался сказать, что, с тех пор как меня разубедили насчет аистов, старый добрый способ представлялся мне само собой разумеющимся, а искусственное осеменение – подлой шуткой, даже в случае коровы. И что вариант, когда оба препоручают дело субподрядчикам, заставляет меня вспомнить столовую-автомат и заказ одежды по почте. Мне бы еще немного времени, и я, пожалуй, свыкнусь с этой мыслью. Так же как Стар свыклась с проклятым импринтингом.

Она схватила меня за руку:

– Милый, но в этом нет надобности!

– В чем?

– В лаборантах. И время выносить твоего ребенка я найду. Если, конечно, ты не станешь возражать, чтобы мое тело стало большим и уродливым. А это произойдет неизбежно – я же помню, но с радостью на это пойду. У нас все будет так, как у простых людей, во всяком случае во всем, что касается тебя. Никаких шприцев, никаких лаборантов. Ничего такого, что могло бы ранить твою гордость. О, я все, все продумаю. А я… я привыкла, что со мной поступают как с коровой-медалисткой. Это же почти так же просто, как вымыть голову.

– Стар, неужели ты готова девять месяцев мучиться и даже, возможно, умереть в родах, чтобы избавить меня от нескольких неприятных минут?

– Я не умру. Вспомни – у меня было трое детей. Нормальные роды, никаких неприятностей.

– Но, как ты сказала сама, это было «много лет назад».

– Не важно!

– Гм… но как много? («Сколько же тебе лет, моя любимая?» – вот вопрос, который я все не мог заставить себя задать.)

Стар глянула на меня огорченно:

– Разве это так важно, Оскар?

– Ну… Я полагаю, нет. Ты же знаешь о медицине гораздо больше меня…

Она медленно произнесла:

– Ты спрашиваешь, сколько мне лет, не правда ли?

Я не ответил. Она помолчала, потом, не дождавшись ответа, продолжила:

– Старая поговорка твоего мира говорит, что женщине столько лет, на сколько она себя чувствует. А я чувствую себя юной, а значит, я и вправду юна, у меня есть еще интерес к жизни, я могу выносить ребенка или даже многих детей. Но я знаю… О, я знаю! Знаю, тебя смущает не только то, что я слишком богата или занимаю чересчур высокое положение, что для некоторых мужчин невыносимо. Да, это все я отлично понимаю – мой первый муж из-за этого со мной развелся. Но он был моим ровесником. Самая же большая жестокость и несправедливость, которую я совершила, заключается в том, что я знала: мой возраст – вопрос для тебя серьезный. Знала и промолчала. Вот почему Руфо так на меня злился. Той ночью в пещере в Лесу Драконов, когда ты уснул, он высказал мне это в словах, полных яда. Мол, он знал о моей слабости к молоденьким, но не думал, что я паду настолько низко, что женю мальчишку на себе, ни слова ему не сказав. Мол, он никогда не был высокого мнения о своей бабке, но это уже…

– Замолчи, Стар!

– Да, милорд.

– Все это ровно ничего не значит, – сказал я с той же уверенностью, которую чувствовал тогда и чувствую до сих пор. – Руфо не знает моих чувств. Ты моложе завтрашнего рассвета и всегда будешь такой. И я больше никогда не желаю об этом слышать.

– Да, милорд.

– И это ты тоже брось. Просто скажи: «О’кей, Оскар».