Оковы призрачных вод - Бранвена Ллирска

Кости вновь заломило мучительной болью – теперь их спаивало воедино, прорезало бесчисленными порами и полостями, верхняя челюсть обретала непривычную подвижность, плечевой сустав сдвигался вперед. Кисти рук, что только что были передними лапами, с гадким хрустом тянулись, как у подвешенного на дыбе, раздвигались, два из пяти пальцев стремительно редуцировались, кожа на задних лапах ссыхалась и твердела, покрываясьугольно-черной коростой. Рыжая английская борзая отрастила массивный клюв с седоватой бородкой и пару длинных агатово-черных крыльев. Вороном быть хорошо, у него хоть соображалка работает. Правда, мастерству полета на должном уровне Киэнн так и не выучился. Птица тяжело подпрыгнула и нырнула в воздух. Котенок на ветвях вымахал до размеров перекормленного мейн-куна, встретив атакующего ворона гневным шипением и взмахом пиратских крючьев-когтей. С ветки-то не свались, сатанинское отродье! Ворон взлетал и пикировал, норовя выклевать мокрой, зло ощетинившейся кошке глаза.

Из распахнутой настежь двери «Хурди-гурди мэна», перепрыгивая лужи, выскочила знакомая худенькая девушка-подросток, на бегу обрастая гладкой буровато-крапчатой шерсткой, упала на четвереньки, обмахнулась узким полосатым хвостом непоседливой дочери африканского сервала и, добежав до дерева, на ветвях которого развертывалось эпическое сражение, прямо с мостовой взметнулась на семь-восемь футов, в самую крону городского родича Иггдрасиля. Вторым прыжком саванна настигла мару и, шипя как дракон, вцепилась в нее когтями. А я уж думал, ты совсем трусиха, глейстиг. Или, как минимум, точно не на моей стороне. Ну что ж, если кто и может напугать такую бесноватую, бескрышную тварь как кошка, то это только другая кошка.

Воющий дурными голосами живой клубок кубарем свалился с дерева, ворон камнем упал следом, деловито клюнул черного кота под хвост — надо же, кот, я был уверен, что кошка! Отлетел в сторонку, повторил излюбленный вороний троллинг, потом еще и еще. Фьёль не выдержала и снова рассыпалась роем, но только теперь не ос или пчел, а самых настоящих крылатых термитов. Ох, неудачную вы погодку себе выбрали для миграций, хреновы пожиратели древесины! Прости, Чикаго, ничего личного. Киэнн сбросил бесполезное обличье птицы и призвал все воды неба на оглушенный город. Крышку ближайшего канализационного люка сорвало напором заточенной под городом сточной воды, грязь, разбухшие окурки вперемешку с прочим мелким уличным сором гордо возвращались на белый свет из мрачного Аида, щедро окропляя зловонным елеем всех случайных свидетелей светопреставления. Белокрылый рой закружило в разверзшейся глотке ретивой дочери Посейдона, вечно жаждущей, алчущей, голодной. Те, кому повезло избежать пасти Харибды, забивались в щели и окна, ползли под карнизы и жалюзи, липли к крыльям припаркованных у обочины автомобилей. Промокшая как мышь Уэнья, также вернув свой нормальный облик, виновато пожала плечами:

— Я только в кошку умею. И танцевать еще.

И на том спасибо. Танцами тут точно не поможешь.

Наконец Фьёльреанн, по-видимому, устала мириться с собственными многократными смертями (оборачиваться роем Киэнн никогда не пробовал и представить себе не мог, что чувствует такой оборотень), и собралась в потрепанный клубок под навесом автобусной остановки. Хаотично колышущаяся масса слепила из себя самой плотный грациозный абрис с изогнутой лебяжьей шеей, кокетливым профилем, четырьмя крепкими высокими ногами, обольстительно широкой, великолепно очерченной грудью и задорно вскинутым шелковистым опахалом хвоста. У Киэнна перехватило дух. Это был удар ниже пояса! Бить лошадь он всегда полагал столь же недопустимым, как и бить ребенка. Да еще такую красавицу! А вот покататься на тебе, кобылка, я бы не прочь, в любом смысле. Пламенно-гнедая арабка распрямила мокрую лоснящуюся шею и, что было духу, помчала галопом по остановившейся улице затопленного города. Киэнн невольно обласкал ее взглядом и в считанные секунды обернулся строптивым золотисто-пегим мустангом, разом ударившим мощными, точно высеченными из гранита копытами по мостовой. Занятно, что на этот раз боли почти не было — похоже, азарт и предвкушение сработали превосходным анестетиком.

Разгоряченный жеребец нагнал резвую кобылку на узком, почти полностью затопленном перешейке через Вулф Лейк. И беззастенчиво принялся кусать за зад — человеческое и фейское сознание к этому времени успели изрядно уйти в фон, хотя Киэнн и старался не отпускать здравый рассудок слишком далеко. Крутые бока мары так и ходили ходуном, но она все же попыталась выжать из себя еще больше, оттолкнулась от скользкого асфальта, перемахнула через низенькую жестяную ограду и раздобревший от дождя поток, поскользнулась и полетела в грязь копытами вверх. Мустанг не раздумывая сиганул следом за ней, приземлился, увязнув по самые бабки в раскисшем грунте, но устоял. Стремление покрыть путалось в голове со стремлением подчинить — впрочем, разве они не суть одно и то же?

Холеная плоть кобылы снова стала рассеиваться, и Киэнн уже ожидал нашествия саранчи или атаки чаек по сценарию Хичкока. Так что, надо признать, поначалу даже не сообразил, что именно происходит. Даже когда водяная корона заодно с серым илом, бурой глиной, мелкими камешками и мокрым песком взметнулась над головой, а от мары, казалось, и след простыл. Однако ее незримое присутствие все равно явственно ощущалось. И только когда сверху нежданно упал карающий перст Божий, а задранный ввысь кошачий хвост танцующего вихря зачерпнул из озера пригоршню трепыхающейся серебристой рыбешки, подхватил прибитые к берегу плавучие коряги и сломанные ветви, сорвал задний бампер с неосторожно припаркованного неподалеку автомобиля и швырнул все это прямиком к грозовому небу — беззвучно рассмеялся. И смеялся даже когда его самого закружило на дьявольской карусели вихря и мир поплыл в черном тягучем тумане. В эту игру мы с Ллеу играем каждый уикенд, Фьёль, нашла, чем удивить! Хотя, оригинально, конечно: мара не поднимала ураган, мара сама обращалась в него. Наверняка это почти так же смерти подобно, как его давнишняя шутка с медным браслетом на птичьей лапке. Впрочем, тот раз был отнюдь не последним. Хорошо, что Этт не знает.

Оседлать смерч не так уж сложно. Все, что нужно сделать — это пропустить его сквозь себя. Или себя сквозь него. Сделаться его частью, его сердцем, его сутью. Киэнн поймал ритм несущего потока, отключил сознание, прислушался к дыханию живого торнадо… И слился с ним воедино, теряя собственную плоть и облик, вошел даже не в тело, а в разум и сознание мары, с каждым мгновением и каждым витком все более овладевая и подчиняя их себе. Противоестественный смерч сменил направление вращения, устремившись по ходу часов, то и дело замирая и искажаясь, точно при прерванном вещании. Затем грозный пасынок природы вдруг сжался в комок, уронил груду сора, веток и листвы на вымытый дождем асфальт, и истерзанное, полуживое тело оборванной женщины, как мешок тряпья, бессильно шлепнулось в густую свинцово-бурую жижу на мелководье.

Приплыли, повелительница кошмаров. Теперь я немного побуду твоим внутренним демоном.

Вы все еще полагаете, что одержимые демоном перемещаются на вывернутых конечностях, закатывают глазные яблоки до пустых белков и кусают до крови собственные языки оттого, что злой дух смеется над ними, забавы ради извращает их людскую природу? — Черта с два! Никто себе не враг! В конце концов, это же просто больно, а боль тела, в котором находишься, чувствуешь превосходно. Проблема в том, что управлять таким телом даже сложнее, чем своим в состоянии трансформации — там ты, по крайней мере, один, а тут… Это отнюдь не марионетка, даже не марионетка с перепутанными нитями, много хуже — оно тебе сопротивляется, оно тянет мышцы и суставы в другую сторону, оно категорически не хочет тебе принадлежать. Оно привыкло принадлежать кому-то другому, не тебе, себе самому, и ничего не может поделать с этой дурной привычкой. И еще оно знает: если уступит, отдаст контроль — умрет. И ты знаешь, что не можешь уступить. Или проиграешь. И тоже умрешь.