Дети Бога - Мэри Д. Расселл

Этого, подумала Ха'анала. Я хочу жить среди людей, которые поют и которые ведут себя достаточно тихо, чтобы позволять Исааку думать. Я хочу быть с этим застенчивым, неловким мужчиной, который добр к Исааку и который будет хорошим отцом. Я хочу быть связанной с кем-то. Я хочу ощущать, что нахожусь в центре чего-то, а не на краю. Я хочу детей и внуков. Я не хочу состариться и умереть, зная, что после моей смерти не останется никого, кто на меня похож.

— Я не вернусь, — услышал Шетри ее слова на языке, которого не знал.

Ха'анала вновь заговорила, и на сей раз он понял:

— Отец кое-кого однажды сказал, что лучше умереть, нежели жить неправильно. Я говорю: лучше жить правильно.

Шетри опять озадачило смешение языков, требовавшихся ей, чтобы над этим думать. Поэтому она сказала:

— Кое-кто может кормить себя и своего брата. И тебя, пока ты не научишься.

Он знал, что это правда. Ха'анала уже приносила в лагерь дичь; зажаренная, она было жесткой и жилистой, но остававшиеся с джана'ата слуги были уверены, что смогут сделать это мясо вкусным, если у них будет время научиться его готовить.

— Кое-кто требует обещания: ты больше не будешь есть плоть руна.

Отчего-то это показалось ему делом пустячным и разумным, даже целесообразным: отбросить самую основу цивилизации джана'ата, — просто потому, что его просит эта удивительная девушка.

— Как пожелаешь, — произнес Шетри, гадая, не является ли и этот разговор некоей наркотической иллюзией, и вдруг понял, что причина не в силе ингалянтов Сти, а в ее аромате, в ее близости…

Ему не следовало удивляться. Если Ха'анала была той, за кого ее принимала его сестра, то она росла вместе с руна и спаривание не было для нее тайной. Но даже так, в то утро, под бескрайним небом, с тремя солнцами в качестве свидетелей и без свадебных гостей, если не считать ветра и трав, Шетри Лаакс обнаружил, что ему вновь требуется переоценить свою способность удивляться.

— Сипадж, Шетри: идти в Инброкар рискованно, — сказала Ха'анала спустя некоторое время — когда решила, что он снова способен слышать. — Мы-и-ты-тоже должны идти за горы Гаму. Та'ана согласна. На севере есть места, где не будет опасно.

Онемевший, загнанный, опустошенный — если бы она велела возвести резиденцию на солнце, Шетри вскарабкался бы ради нее сквозь облака и упал бы в огонь.

— Знаешь, кто мы? — спросила Ха'анала. — Эта кое-кто и ее брат?

— Да, — сказал Шетри.

Девушка отстранилась, отчего он ощутил озноб, и посмотрела ему в лицо.

— Я — учитель, — сказала она. — А мой брат — посланник. Шетри понял несколько больше, чем это руанжское слово: «посланник».

— И каково же его послание? — спросил он, видя то, что должен был видеть.

— Уходите, — ответила Ха'анала. — И живите.

— Мы должны сообщить нашей матери, — сказала она в тот день Исааку. — Кое-кому нужен блокнот.

Исаак вскинул голову: разрешил.

Через «Магеллан» они могли перехватить любую радиопередачу на Ракхате и засечь все ее ресурсы, но собственное их местонахождение нельзя было определить. Системы «Магеллана» запишут только, что сигналы с их блокнота были переданы через один из спутниковых ретрансляторов, расположенных над континентом. София будет знать лишь это: они все еще на континенте.

Ха'анала сидела долго — думая, пытаясь найти слова, чтобы сказать Софии, что есть хорошие и порядочные джана'ата, что справедливость можно уничтожить местью. Но она знала, как руна относятся к тем, кто сотрудничает с джанада; независимо от нюансов ее слова будут поняты как предательство.

Чувствуя, как сжимает горло, Ха'анала подключилась к «Магеллану». Громадность ее решения делала невозможной устную речь; одним когтем Ха'анала настучала короткое послание.

«София, дорогая моя мама, — написала она, — мы покинули сад».

«Джордано Бруно»

2070–2073, земное время

— Не вижу здесь проблемы, — сказал Шон Фейн, накладывая себе тушеное мясо из горшка, стоявшего в центре стола. — Пусти через динамики. Прибавь громкость. Разве наш коротышка не может позволить себе маленький отпуск?

— Тут нужно не просто слушать песни. Это потребует изучения и анализа, — настаивал Дэнни Железный Конь. — Половина тамошних слов для меня загадка, но то, что я понял, это… Слушай, я сделал с ними все, что мог. Сандос должен помочь.

— Я как-то ему сказал, что ракхатская музыка изменилась после того, как он там побывал. Его это не заинтересовало, — сообщил Джозеба, подходя к столу со своей тарелкой. — Он не был расположен слушать эти песни даже до нашего отлета.

— Когда пел Хлавин Китери, — указал Джон, задумчиво пережевывая. — Или один из тех, кого он узнавал. А нынешние голоса настолько другие!..

— Но, несомненно, это стиль Китери, — заметил Карло, наливая себе красного вина.

— Да, — согласился Дэнни, — и если теперь Китери сочиняет такие песни, то вся структура данного общества…

В дверях общей комнаты возник Сандос, держа под мышкой виртуальную маску. Все разом замолчали, как это происходило обычно, когда он появлялся после длительного отсутствия, а его настроение было неясным.

— Джентльмены, Герион укрощен, — объявил он. — Я успешно завершил тренажерный перелет с «Бруно» на поверхность Ракхата и обратно.

— Будь я проклят, — выдохнул Франц Вандерхелст.

— Вполне может быть, — откликнулся Сандос и поклонился с притворной скромностью, отвечая на одобрительные возгласы, аплодисменты, свист.

— Я вправду не понимаю, почему у тебя было с этим столько проблем, — сказал Джон, когда он и Нико, словно секунданты в боксерском матче, подошли к Эмилио, чтобы снять с него ВР-перчатки и забрать маску. — Неужели это трудней, чем игра в бейсбол?

— Похоже, я просто не мог представить, что нужно делать. Я почти слепой — умственно, — ответил Сандос, занимая свое место за столом. — Я даже не знал, что другие люди способны видеть что-то в своих головах, пока не попал в колледж. — Он кивнул, когда Карло предложил выпить по этому поводу. — И я не умею читать карты — если кто-то инструктирует меня, как попасть в какое-либо место, я обычно записываю все это словами. — Он откинулся в кресле, расслабленный, усталый, и улыбнулся, вскинув глаза на Нико, принесшего ему с камбуза бокал. — Возможно, в графике полетов я все еще буду безнадежно последним…

— Мягко говоря, — пробормотал сидевший напротив него Джон. И был донельзя доволен, когда Эмилио засмеялся. — Может, хоть теперь дашь всем немного расслабиться!

Раздался хор ворчливого согласия с этим заявлением, и впервые с начала полета установилось некое коллективное благодушие, когда они ели и пили вместе, а разговор сделался общим. Все сознавали хрупкость ощущения, будто они единая команда, но никто не смел это комментировать, пока, в самом конце трапезы, Нико не сказал: