Печать на сердце твоем - Андрей Валентинов

— Пошли! Вдвоем пойдем? Чудик на миг задумался, кивнул:

— Да. Там не протолкнуться…

Город был вновь пуст. Но это была не вчерашняя мертвая пустота. На улицах стояла стража, а из открытых окон выглядывали любопытные лица. Женские — мужчины куда-то исчезли. Згур подумал, что они идут в Кром, но Чудик кивнул на улицу, ведущую с горы:

— Туда! Там главная площадь.

И, отвечая на немой вопрос Згура, добавил:

— Они собрали эклезию. Хотят видеть тебя, компаро комит.

Згур хотел переспросить, но вспомнил, что значит это румское слово. «Эклезия» — «сонмище». У сполотов это называется вечем, у сиверов — толковищем, а у волоти-чей — попросту сходом.

Большая, сплошь заполненная народом площадь не шумела — ревела, словно Змеиное море в осенний шторм. В первый миг Згур даже растерялся. Почему-то показалось, что толковище уже идет стенка на стенку, кулаки врезаются в скулы, крушат ребра, пальцы выхватывают припасенный засапожник…

Но вскоре стало ясно — до драки не дошло. Зато орали от души — истово, заходясь. Трудно было даже разобраться, о чем спор. Посреди толпы возвышался дощатый, крытый белым сукном помост, на котором стояли двое — огромный бородатый мужик, сам себя в плечах шире, и худой, словно жердь, старикашка в богатой алеманской ферязи.

Згур, ведомый Чудиком, пробрался поближе к помосту. Оглядевшись, он заметил неподалеку еще одно возвышение — побольше. Там сбилась в кучу дюжина бородачей в богатых шубах с высокими посохами в руках. Згур невольно усмехнулся — не бояре ли? Видать, они и есть.

Наконец вопли поутихли. Бородатый взмахнул ручищей, в воздухе мелькнул громадный кулак.

— Бросили! Бросили город наш бояре! Кубыть портки старые! На поталу бросили, сукины дети! Под скандски мечи!

Дружный рев был ответом. Згур начал понимать. Добрые горожане наконец-то взялись за ум.

— Аль стража у нас не кормлена? — вел далее здоровяк. — Ишь, ряхи наели, кубыть хомяки!

— Верно! Верно речешь, Долбило!

Ах вот он, Ярчуков знакомец! Несмотря на нелепое имя, кузнец Згуру сразу понравился.

— Погинул кнес наш! Погинули вой! Но город не поги-нул! Да тока без защиты он, кубыть девка без рубахи…

— Боярин Верть обещал… — встрял было старик в фе-рязи, но Долбило вновь махнул кулаком:

— Нишкни! Нет веры боярам. За зброю браться надобно!

— За зброю! За зброю! — прокатилось по площади. — Не отдадим Лучев!

Згур улыбнулся — молодцы!

— Ах ты, мурло неумытое, голова пустая! — срывая голос, завопила ферязь. — Мечом рубить — не молотом махать. Не твое это дело! Вой перебиты, казна пуста, а вы, кузнецы да горшечники, кожемяки да бронники, в собачий корм пойдете опосля первого же боя!

— Верно! Верно! — завопил кто-то. Площадь откликнулась недовольным гулом.

— Аль забыли, что у соседей сталось, в Зелен-Озере? Вышли таки горлохваты против скандов, и где теперь Зелен-Озеро? Горлохваты под землей лежат, а женки их — под скандами пыхтят. А потому к мадам идти должно да в ноги падать, чтоб город наш под крепку руку взяли! А не к мадам — так к алеманам!..

Его прервал дружный крик:

— Не любо! Не любо! Не предадим кнесну нашу! Нам иных не надобно!

— К мадам не пойдем! — рыкнул Долбило. — И к алеманам идти неча. Не помогут! Их самих сканды, кубыть поросят, потрошат. А что воев нет — не беда. Вот войско прибыло — его и наймем! Чай, найдем серебришко!

Згур наконец понял. Вот почему Ярчук по знакомцам побежал! Но ведь их всего две сотни…

— Видали, людь добра, как они скандов-то в окорот взяли? У них огонь горючий румский есть. А что мало их — не беда. Мы сами в их войско пойдем — научат!

— Любо! Любо! — откликнулась площадь. — К кнесне идтить надобно! К кнесне!

— Очумели, што ль? — воззвала всеми забытая ферязь. — Людь сурьская! Богов побойтесь! Иноземцы они, иноверцы! С иноземцами и хлеб делить неможно, и щи хлебать! А вожак их — скоблено рыло, он город наш в пояс завяжет да женок ваших на потеху возьмет!

Згур провел рукой по подбородку. Побриться он не успел, а посему чувствовал себя неловко. Интересно, сколько «женок» в славном Лучеве? Этак на всю жизнь застрянешь с подобной «потехой»!

— Мы своих женок сами охроним! — Долбило оттолкнул плечом старика, шагнул вперед. — Иноземцы, говоришь? Иноверцы? А мады твои кто? Алеманы? Не скоблены рыла? А вожак ихний из Ории будет, из Коросте ня-города. Там они своих бояр вконец извели…

Площадь вновь зашлась криком, а Згуру стало не по себе. Косматый дернул его брагу пробовать! Уходить надо было вчера, сразу, сегодня бы уже за сто верст коня поил!

— Я решил позвать тебя, компаро комит, — шепнул Чудик. — Думаю, мы сможем уговорить ребят…

— А фрактарии эти, что из румской земли выбегли, — вновь повысил голос кузнец. — Они тож с Катакитом своим тамошних бояр по головке не гладили. Ну, чего, любо?

— Любо! Любо! — эхом прокатилось по площади. — К кнесне пойдем! К кнесне!

— А пущай ен скажет! Комит который ихний! — в последней надежде завопила ферязь. — Може ему нашего серебра и мало будет? На што ему вы, сермяжники?

…Згур не помнил, как очутился на возвышении. Толпа стихла. На него смотрели тысячи глаз. Горло пересохло, и внезапно пришла последняя ясность — он никуда не уедет. Поздно. Он уже здесь…

— Почему я должна верить тебе, комит?

На кнесне вместо черного платья был короткий военный плащ, голову украшала маленькая, шитая серебром шапочка с красным верхом. Может, из-за этого, а может, из-за солнечного света, падавшего из отворенного окна, лицо женщины внезапно помолодело. Згур понял — кнесне нет и двадцати. Другим стал и голос — решительный, резкий.

— Ты обещал людям, что сумеешь защитить город. Кто ты, чтобы говорить такое? Вожак битых наемников?

Беседа велась, как и в прошлый раз, по-румски, и чужая речь в ее устах звучала с особым презрением.

— Люди напуганы, растеряны. Они готовы поверить во что угодно. Испуганный человек страшен. А ты смел еще натравливать толпу на моих слуг!

— На твоих бояр? — сообразил Згур. — Да их и без меня в Лучеве любят. И всех вместе, и порознь. Особенно за храбрость.

— А ты сам кто? Из холопов?

Светлые глаза женщины взглянули в упор. Гнев не мог скрыть растерянности. Згур не обиделся. Здесь не Корос-тень и даже не Валин. Холопы да мужики — не воины, просто стадо.

— Ты угадала, кнесна. Мой отец — бывший холоп. Я и сам коней с детства пас. Ну так как, берешь нас на службу?

Кнесна Горяйна молчала. Згур чуть было не пожалел о своих словах, но тут же вспомнил о «скобленом рыле». Иноверец? Холоп? Ничего, полюби нас черненькими, беленькими всякий полюбит!