Собака и волк - Пол Андерсон

«Когда я буду с ним, — думал Руфиний, — буду представлять тебя, Граллон. — Он криво улыбнулся. — Бедный мой старый друг! Как бы ты ужаснулся, если бы знал мои мысли».

Она вынырнула из реки и вскочила на опору моста. С обнаженного тела стекала вода.

Руфиний остановился. Он остался с ней один на один. Крик часового, заметившего это, донесся до него, словно с того света.

Она обнажила в улыбке белые, как у акулы, зубы. «Неужели ты думал, что я позволю тебе уйти?» — услышал он.

Она встала совсем близко. Он вытащил римский меч и нанес удар. Меч отскочил и выпал из его ладони. Она обняла его холодными, как лед, руками.

— Ох, Дахут…

Руфиний был не в силах высвободиться из объятий. Они опрокинулись в реку, и течение его подхватило. Последнее, что ощутил он, был ее поцелуй.

I

Низкие тучи на багровом небе надвинулись на лес. Ветер шевелил листья. Птиц не было слышно. В камышах бормотал что-то тусклый Стегир.

Грациллоний остановился у дуба и спешился. Фавоний заржал. Он привязал жеребца. Нимета, должно быть, услышала и вышла из дома. Волосы ее — единственное яркое пятно на блеклом фоне. Остановившись перед Грациллонием, она молча на него смотрела. Похоже, им обоим трудно было начать разговор.

— Ну, и как ты тут? — спросил он ее наконец. Он не видел ее несколько месяцев. С тех пор она сильно похудела. Носик с горбинкой осыпали веснушки. Рукава простого серого платья были немного коротки, и он заметил, что правая ее рука усохла почти до кости.

Резкая манера осталась при ней.

— Я знаю, почему ты приехал.

Плохое начало.

— Я так и предполагал, — ответил он. — Но как ты смогла?

Она грустно засмеялась:

— Не с помощью колдовства. Мне рассказали. — Холодность ее исчезла. Она сморгнула слезы, и, задрожав, бросилась ему на грудь. — Ох, папа!

Грациллоний прижал ее к себе, гладил по буйной шевелюре.

— Ты ведь тоже любила Руфиния, правда? — бормотал он.

— Да, он б-был добрым и веселым, и он так любил тебя, даже когда все мы от тебя отвернулись… — Она отстранилась и сердито стряхнула слезы левой рукой.

Он не удержался и задал мучивший его вопрос:

— Что это было? Часовой не уверен в том, что увидел. Ему показалось, что там была женщина, бледная, как луна, но… мы не знаем. Искали и на берегу, и в реке, но тела так и не нашли.

Нимета взяла себя в руки.

— И не найдете, — сказала тихо и холодно. — Его унесло в море.

— Ты в этом разбираешься. Можешь ли сказать… что это было?

— Дахут.

— Может быть, демон в ее обличье?

— Она сама. Она утонула вместе с Исом, но Они не дали ей умереть.

Он подозревал это, но молился, чтобы подозрения его оказались неправдой.

— А кто такие Они? — спросил он.

— Те Трое. Они назначили ее своим мстителем за город.

— Отчего ты так уверена? Откуда ты это знаешь?

— Из снов, гаданий. Из тех картин, что я видела в пруду и в дыме жертвенного огня.

— Но ведь ты могла и ошибиться. Все эти годы ты живешь здесь одна, так и с ума сойти недолго.

В голосе послышалась горечь:

— Пришел ли бы ты ко мне, если бы не верил, что я скажу правду? Отец, я знаю этих богов. Я последняя из их почитателей.

Горло ему стиснуло.

— Ты служишь богам, которые убили твою мать. Почему?

Она слабо пожала здоровым плечом:

— Они всегда были на этой земле. Других богов у меня нет. Эпона и остальные боги превратились в эльфов, фантомов, да я и сомневаюсь, что они пришли бы ко мне, если бы я их позвала. Вотан и его воинство — чужестранцы. А для того чтобы быть свободной, у меня должны быть силы. Я получаю их от Лера, Тараниса и Белисамы.

— У Христа силы больше.

Она напряглась:

— Он лишил бы меня свободы.

Ненависть исчезла, а на ее место пришла сильная жалость к ней и огромная усталость.

— Я часто слышал такое возражение, — сказал он. — В который раз я тебя прошу: подумай. Разве Верания рабыня? Пойдем же со мной. Она будет тебе сестрой, и пока я жив — ты будешь сама себе госпожа. И потом тоже, если Господь позволит мне построить то, что я стараюсь построить. Пойдем же домой, Нимета. Ведь ты моя дочь и дочь Форсквилис, которую я любил.

Страх, который увидел он в расширившихся зеленых глазах, полоснул его по сердцу. Подняв левую руку, как бы защищаясь, она прошептала:

— Дахут найдет меня.

— Что? Тебя?

— Ведь это я помогла Руфинию в убийстве Ниалла.

«Ради меня», — понял он и хотел снова прижать ее к себе, но не смог пошевелиться.

— Она и не умирает до сих пор, потому что хочет отомстить за Ниалла. Ей известно, где находятся все те, кто лишил его жизни, — Нимета покачала головой, от резкого движения высохшая рука ее качнулась. — В Стегир, думаю, она приплыть не может. Из моря сюда не попасть. А вот в Одиту она вполне может попасть.

Замолчала и вроде бы успокоилась. Грациллоний ощупью пробирался к здравому смыслу.

— Руфиний был язычником… хотя нет, он, скорее всего, ни в кого не верил. Ты же… Христос защитит тебя.

— Если я его приму. — Дочь покачала рыжей головой. — А в сердце моем нет этого.

Ну а что же он сам? — подумал он. Зачем он искал Христа? Может, хотел защиты от зла? Ему казалось, что Христос стоит между миром и хаосом, словно центурион между Римом и варварами. Грациллоний знал, что Христос жил, так же, как знал, что есть император, пусть он и не видел ни того, ни другого. Христом он восхищался, но любил ли он Его?

— Он примет тебя, если попросишь, — сказал Грациллоний.

Гордыня ее вдруг сломалась. Она посмотрела в темноту леса.

— Примет ли? — прошептала еле слышно. — Сможет ли? Отец, ты не знаешь, что натворила я за свою жизнь.

На душе стало еще тяжелее.

— Я знаю больше, чем ты думаешь, — сказал Грациллоний. — Воды Его смывают с нас все грехи. — «Вот почему до сих пор я не принял крещение», — подумал он.

— Ну так что же, поговори со своим епископом о Дахут, — сказала она, пытаясь сохранить независимость. — Я рассказала тебе все, что мне стало известно.

— Нимета, — умоляюще сказал он, — ты не должна больше страдать в одиночестве, бедности, страхе. Позволь же тем, кто тебя любит, помочь тебе.

К ней снова вернулась храбрость.

— О, да у меня не так все плохо. У меня есть дом, кошки… — Она даже улыбнулась. — Ты их не видел. Они в доме. Три котенка. У меня свобода и этот дремучий лес… — голос ее дрогнул: — Папа, лишь о тебе я иногда плачу.