Андрей Рублев - Павел Северный

Андрей был молчалив. Даниил даже не пытался с ним заговаривать, понимая, что друг во власти тревоги, и причина ее – беспокойство о судьбе игуменьи Ариадны.

Последние пять дней Даниил радовался, наблюдая, как Андрей напряженно работал, не отходя от большой иконы, но творение свое даже от Даниила закрывал холстиной.

Уже несколько дней всех его обитателей волновало, что татарские конники перестали появляться около стен монастыря. Все усматривали и в этом недобрый знак, а узнав, что вокруг Кремля усилились вражеские заставы, уже не сомневались, что вот-вот начнется его осада. Игумен Александр повелел по ночам на стенах быть только монахам, потому как пришлые защитники ухитрялись засыпать даже на морозе, а за врагом надобен глаз да глаз.

В надвратной башенке с зазывным колоколом, прислонившись к бревнам сруба, Даниил, сидя и кутаясь в собачью ягу,[21]бездумно глядел на небо, на вспышки затухающих звезд. Стужа окрепла. Предрассветную тишину нарушал лишь скрип снега под ногами дозорных.

Услышав в башенке знакомое покашливание, Даниил не сразу увидел в только слегка посеревшей темноте подошедшего Андрея. Спросил озабоченно:

– Никак, охолодал?

– Да вроде не шибко. Меня стужа с ног одолевает, так я в валенки соломы напихал.

Даниил, слушая друга, разволновался, почувствовав, что окончилось мучительное для него молчание, но продолжать разговор не осмелился.

– Спросить пришел.

– Окажи милость.

– Поди, в обиде на меня за молчаливость? – И, не дождавшись ответа Даниила, Андрей поспешно продолжал: – Трудно мне житейские слова находить, в коих нет тревожности. Вчера весь день пытался понять, пошто татары Сергиеву обитель спалили. Горе какое. Не стало в княжестве его первой святыни. Ноне тревожусь, пошто вражины возле обители нашей не объявляются. Что-то задумали. Коломенское тоже палят. И Москву бы сожгли, да их сам князь Хоробрый опередил. Как это совесть дозволила повелеть совершить эдакое злодеяние?

– Пустое молвишь. Дельное сотворил. Господь его надоумил сжечь деревянную Москву, чтоб татары огнем и дымом в Кремле людскую жизнь не удушили. Сам знаешь, не раз Москву спаливали, а она заново отстраивалась. Беды без огня и крови не бывает. Как думаешь, пошто татары про нас позабыли?

– Может, из-за стужи?

– Нет, дело не в стуже. Может, задумали измором взять?

– Кишка у них на такое в зимнюю пору тонка. Может, и в самом деле об откупе торгуются.

– Смекаю, что недоброе вскорости узрим. Неведомость страхом душу выматывает. Даже работа от него не вызволяет.

– Я пять ден кисть из руки не выпускал.

– Видел и радовался.

– Как сойдем со стены, сделай милость, погляди на написанное.

Даниил поспешно встал и переспросил:

– Покажешь?

– Твое суждение охота узнать. Прости христа ради, что писал от тебя тайно. Сам страшился своего замысла. Пойдем побродим, спина зябнуть начинает…

Утром мороз поослаб и пошел снег. Падал без ветра, и казалось, что крупные хлопья снежинок свисают с неба на невидимых бесконечных нитях.

Андрей с Даниилом вернулись в остывшую за ночь келью. Не раздеваясь, Андрей снял с иконы холстину, Даниил от удивления попятился:

– Господи! Да ты Троицу сотворил!

– Ангелов в голубых хитонах.

– Святая Троица! Земно кланяюсь, что дозволил узреть эдакое сотворение.

– Стало быть, поверил, что это Троица. Это только мой изначальный замысел о ней. Понятно тебе, что ангелы принесли Саре благостную весть о грядущем рождении у нее сына?

– Пошто ангелы в голубых хитонах?

– Такими их замыслил. Примечаешь, что ничего нет возле ангелов, что положено быть написано на византийских иконах? Нет и Авраама с Сарой. И Маврийского дуба нет, под которым сидели ангелы.

– Все приметил, Андрей, но дозволь уразуметь. Так и есть, один намек на византийность все же перед ангелами на столе оставил.

– Про чашу говоришь?

Даниил молча кивнул.

– Не согрешил ли я, дозволив себе свое решение троичности Божества, доступное моему умоустремлению? Мыслил написать лики ангелов спокойными, вливая в их взгляды неземную нежность созерцания ими своего пребывания на земле.

Даниил неотрывно смотрел на икону, вспоминая библейское сказание о явлении трех странников в обликах ангелов к престарелым Аврааму и Саре, вспоминал все виденные им Троицы византийского написания, но стоящая перед ним икона заставляла видеть только ее, ибо лики ангелов, выписанные с присущей Андрею тщательностью, очаровывали.

– Вот и глядят мои ангелы на нас, закоченевших душой от страха за судьбу Руси, за судьбу народа. Смотрят они и на меня, зная о моей тревоге за судьбу матушки Ариадны. В ее судьбе, Даниилушка, смысл моего жития. Слышишь?

– Слышу.

– Ангелов написал для обители, в коей дышит игуменья Ариадна.

Возле кельи кто-то кашлянул, и Андрей торопливо накинул на икону холстину. Потирая озябшие руки, сказал:

– Печку надо топить. Студено, а нам с тобой неплохо бы малость соснуть…

В ту же ночь, когда в Спасе на Яузе Андрей Рублев, прервав молчание, заговорил с Даниилом Черным, в трапезной женского монастыря на прибрежном холме реки Москвы его игуменья Ариадна изживала ночь бессонницей, запутавшись в тенетах раздумий.

В просторной горнице пахнет смолой. От жарко истопленной печи растекается сухое тепло, но слюда на окнах в пухе иглистого инея. Перед иконой «Неопалимая купина» на восковой свечке шевелится огонек. Свет от него только маслит краски иконы и не в силах даже дотронуться до темноты, окутавшей горницу.

Вокруг обители снежное безмолвие, скрытое кромешной темнотой студеной ночи.

Во все стороны от бревенчатой городьбы монастыря живет удельная Великая Русь с Московским княжеством, угнетенным страхом после того, как белизну сугробных снегов истолкла копытами вражеская конница. Только за четыре дня до появления татар в Коломенском беглецы, посетившие обитель, чтобы перевести дух и обогреться, занесли весть о нашествии. Игуменья, не растерявшись, не поддавшись панике, спасая молодых монахинь от неминуемого угона в полон, отправила их в лесные укрытия, оставшись в обители с шестью престарелыми монахинями. Игуменья была уверена, что страх перед бедой не замедлит лишить монахинь покоя. Церковный причт трусливо покинул монастырь, оставив его без церковных служб. Оберегая покой монахинь, игуменья уговорила их перебраться из одиночных келий в трапезную, уверив, что всем вместе будет легче защищать себя от тягостных раздумий.