Маленький журавль из мертвой деревни - Гэлин Янь

забыла, а когда вспомнила, половина пути была уже позади. Как хотелось Сяохуань, чтобы дорога оказалась еще длиннее, чтобы не так скоро пришлось сочинять для Дохэ и Эрхая новую ложь.

Раньше Эрхай целыми днями где-то пропадал, а теперь день-деньской торчал дома. В школе давно возобновились занятия, младший походил пару дней, а потом его отправили домой: всех одноклассников поколотил, по росту. Учитель сказал, что высшая мерз его отцу — факт, но стоит кому из ребят заикнуться об этом факте, как Чжан Ган валит его на лопатки и прижимает к земле. Только объединив усилия, одноклассники смогли повалить на лопатки самого Чжан Гана, а потом привести домой. Пару месяцев назад он ушел куда-то с карточкой регистрации, а вернулся с красной почетной грамотой «добровольца, осваивающего горные и сельские районы». Пройдет Новый год, и Чжан Ган лишится довольствия по прописке, уедет в Хуайбэй и станет там крестьянином. Маленьким крестьянином, которому на вид дашь не больше двенадцати.

Когда Сяохуань вернулась домой, Эрхай еще не просыпался. Проворчала: не поймешь, это он со вчера не проснулся или уже сегодня лег, но младший не шелохнулся, так и лежал, укрыв голову полотенцем. А приемник почему-то работал, городская радиостанция, шипя, передавала, какой невиданный энтузиазм на таком-то заводе вызвало такое-то новое указание председателя Мао. Вдруг Сяохуань поняла. Подошла к кровати, сдернула полотенце — под ним оказалось заплаканное лицо. Он слышал приговор, который объявили отцу на процессе.

Сяохуань резко встала, заглянула на балкон, потом в большую комнату и в кухню. Дохэ нигде не было. Она тоже слышала новости по радио.

— Куда тетя пошла? — спросила она сына через полотенце.

Эрхай даже не шелохнулся, ни звука не проронил.

— Она тоже слышала радио? Ты помер никак?!

Казалось, под полотенцем лежит юный герой-партизан.

Сяохуань толкнула дверь в туалет, жестяное ведро, с которым Дохэ скребла пол, было наполнено мутной водой — сначала семья этой водой умылась, потом вымыла ноги, а потом в ней постирали носки. Все как обычно. Тогда почему у Сяохуань сердце не на месте?

Тут Черныш жалобно заскулил под дверью, Сяохуань его впустила. С тех пор как Эрхай перестал выходить из дома, с Чернышом гуляла Дохэ. Она выводила его на улицу утром, днем и вечером, пропадая на этих прогулках все дольше. Когда-то у Сяохуань было много друзей, бывало, куда ни пойдет, всюду найдутся свои люди. Сейчас она прохаживалась по лестнице и террасе с прежним самодовольным видом, но даже соседей настоящих у нее не осталось. Изредка перебрасывалась с кем-нибудь парой слов, но знала, что в следующий же миг этот человек расскажет остальным: ай-ай, что я у Чжу Сяохуань выведал — на обед у них суп-лашпа с яйцом (или луковые пирожки из кукурузной муки). Видать, арестант успел столько денег нажить, что у нее до сих пор запасы! Оставшись без друзей, Сяохуань стала заботиться о Черныше: где он бродит, сыт ли, тепло ли ему, как его настроение. Иногда Дохэ отпускала пса на улицу одного, чтобы сам себя выгуливал. Видно, сегодня Черныш выгулял себя как следует, от всего его тела шел горячий пар.

Сяохуань увидела на стене пеструю сумку Дохэ, с которой та всегда ходила на улицу. Заглянула внутрь: стопка мелких денег, самая крупная купюра в два цзяо. Сяохуань стала замечать, что на балконе иногда сохнут брезентовые перчатки, в которых Чжан Цзянь работал на заводе. Пальцы у этих перчаток были изрезаны. Спросила Дохэ: ты что, битое стекло в утильсырье сдаешь? Если так, не забудь в следующий раз как следует загримироваться, не то соседи узнают, стыда не оберемся! Дохэ сердито что-то ответила. Сяохуань полдня соображала и наконец поняла ее слова: соседи ее и так за человека не считают, какой тут может быть стыд. Сяохуань смотрела на кучку мелочи и уже не сомневалась, почему Дохэ стала так долго гулять с Чернышом.

К четырем часам Дохэ все еще не вернулась. Сяохуань взяла из той стопки мелочи две бумажки по цзяо и отправилась на рынок за остатками, на которые никто не позарился. Спустилась по лестнице и только внизу заметила, что Черныш увязался следом, да еще хнычет что-то по-собачьи, не разберешь, что хочет сказать.

— Куда пошел? — спросила его Сяохуань. — Не ты ли носился целый день как угорелый?

Черныш, поскуливая, свернул к тропинке, которая вела налево от холма.

— Отвяжись, не пойду я с тобой гулять!

Но Черныш, скуля, все равно побежал к той тропинке. Сяохуань пошла прямо, по главной дороге, тогда пес нагнал ее и затрусил следом. У нас в семье, думала Сяохуань, либо вообще не говорят, либо говорят, но не по-человечьи или же так, что половины не разберешь.

Она зашла на рынок, на рыбном прилавке увидела большую рыбью голову, размером с голову поросенка. Подошла, ткнула в нее пальцем:

— Взвесьте!

Голова вышла на шесть цзяо. У Сяохуань было только два. Она пустила в ход все свои ласковые слова и уговорила продавщицу, что занесет долг на другой день. Сяохуань шла домой с добычей, а в горле стояли слезы: если бы Чжан Эрхая сегодня отвезли с места суда на расстрел, не пошла бы Сяохуань на рынок за рыбьей головой. А теперь купила голову, сварит из нее вкусный суп, и они отпразднуют всей семьей, что Чжан Цзяня не расстреляли. До чего же печальный праздник. Она спустила эти деньги, чтобы суп из рыбьей головы помог ей развеселить семью, помог уговорить их, что два года отсрочки — это семьсот тридцать дней, а в каждом дне двадцать четыре часа, и каждый час приговор могут пересмотреть. Ей нужно уговорить сестренку Дохэ и сына Чжан Гана не думать о плохом: как бы там ни было, а надо жить дальше, жить дальше и есть суп из рыбьей головы. Даже если б Чжан Цзяня сегодня и правда увезли на место казни, знай он, что без него семье по-прежнему хватает денег на суп из рыбьей головы, разве что-то смогло бы утешить его сильнее? Вечером все сядут за стол, и она сочинит для Чжан Гана и Дохэ новую ложь, наврет, что придумала, как устроить пересмотр дела Чжан Цзяня. Что после Нового года примется хлопотать и добьется того, чтобы высшую меру как можно скорее заменили пожизненным заключением, а там, глядишь, пожизненное превратится в обычное…

Вернулась домой, а Черныш все скулит, рассказывает что-то на своем собачьем наречии. Сяохуань посмотрела на небо, и ей стало