Возвращение капитана Виноградова - Никита Филатов

– Завистники?

– Конечно! Но не в этом дело… Пришел ко мне певец один, оперный. Лауреат, такой-сякой народный весь из себя. Разродился поэмой. И просит, чтоб я его напечатал. – Собеседник вцепился немытой рукой в виноградовскую пиццу и сунул в рот остатки. Прожевал, выдохнул и продолжил: – Коз-зел… Я прочел, пригласил его и этак вежливо, но при всех наших предлагаю: я, мол, издаю твои вирши, а ты за это даешь мне спеть чего-нибудь или сплясать в Мариинке, в «Лебедином озере» к примеру.

– А он?

– А он сразу в крик: вы же, мол, не умеете, этому надо сто лет учиться… А стихи писать, спрашиваю, учиться не надо? Что, это проще, чем ногами дрыгать или рот разевать под музыку?

– Классно вы его приложили! – Больше всего сейчас Виноградов опасался, что его вытошнит. Но приходилось терпеть. Еще минут двадцать Владимир Александрович слушал поэтические декламации Пушкина, перемежающиеся жалобами на засилье в литературе евреев и русских черносотенцев, потом понял, что, если не перейти к делу, толку от доверительных отношений с осоловевшим свидетелем не будет никакого.

– Жалко, те сволочи тогда убежали…

– Кто – тогда? А, само собой! Я же их чуть было не порвал, мерзавцев… Плевать мне на нож – тьфу! Мас-соны…

– Да, о вас тут все очень высокого мнения.

Еще немного поговорили о личных бойцовских качествах собеседника и, по инерции, о его вкладе в отечественную поэзию, после чего наконец перешли к делу. С точки зрения гражданина Реймера, события в тот трагический вечер развивались следующим образом:

«По существу заданных мне вопросов сообщаю, что такого-то октября сего года, приблизительно в девятнадцать часов я находился с целью проведения досуга в кафе-баре „Чайка“. Кроме меня и обслуживающего персонала в зале находилось не более пятнадцати человек, из которых ранее мне никто знаком не был. Через некоторое время после меня, более точно я указать время не могу, в кафе появился гражданин, как я позже узнал в милиции, его фамилия Прохоров…»

– А ты не врешь? Может, он и не Прохоров вовсе! – подозрительно покрутил перед собственным носом засаленной вилкой свидетель.

– Нет, все точно. Личность установлена, – оторвался Владимир Александрович от протокола.

– Верю! Тебе – верю… Пиши.

«…его фамилия Прохоров. Были ли у него с собой какие-либо вещи, я не запомнил, точнее – не обратил внимания. Сделав заказ, Прохоров некоторое время сидел один, потом кто-то из посетителей, внешность его я описать не могу, только помню коричневую кожаную куртку, подошел к столику Прохорова, чтобы, как мне показалось, прикурить.

Прикурив, он на обратном пути к своему месту задел что-то из блюд за другим столиком и после очень короткой ссоры ударил мужчину, сделавшего ему замечание, по лицу. В конфликт попытался вмешаться охранник кафе, но его тоже кто-то ударил, и драка приобрела массовый характер…»

– Может, лучше написать – групповой? – потрепал по плечу замолчавшего свидетеля Виноградов.

Тот покладисто кивнул:

– Групповой… секс! – и тоненько захихикал. – Я стишок тут на эту тему…

– Чуть попозже, ладно? Саша! Два кофе, пожалуйста.

Нужно было любой ценой поддержать в свидетеле способность внизу каждой страницы и в конце протокола изобразить положенный текст и подписи. Собственно, больше ничего Виноградов от поэта-беспризорника не ожидал, все, что мог, тот уже рассказал, и теперь оставалось только вкратце перенести его монолог на бумагу.

Владимир Александрович поблагодарил судьбу, приучившую его когда-то постоянно носить в служебной папке пару-тройку казенных бланков, – второй встречи с Пушкиным, даже для записи его показаний в официальной обстановке, психика и печень видавшего виды оперуполномоченного могли не выдержать. Снова устанавливать с ним доверительный контакт оказалось бы слишком накладно для здоровья.

«…приобрела массовый характер. Я попытался разнять дерущихся, но безуспешно. Кто и в какой момент ударил Прохорова ножом в спину, я не видел, кто непосредственно наносил удары мне – тоже. Претензий ни к кому не имею».

Последнюю фразу Виноградов хотел выделить восклицательным знаком, но ограничился только тем, что с выражением произнес ее вслух.

– Подпишите: здесь… и здесь.

– Зачем это? – разлепил веки Реймер.

– Надо! – отчеканил Владимир Александрович.

Свидетель безропотно поставил требуемые закорючки.

– Теперь вот здесь вот попробуйте изобразить текст: «С моих слов записано верно, мною прочитано»… подпись.

– Не буду! – неожиданно заартачился любимец муз. Скрестив на груди руки, он тряханул нечесаными космами и, потеряв равновесие, чуть было не рухнул со стула.

В этот момент он казался себе, очевидно, одновременно Гумилевым и Мандельштамом в чекистских застенках.

– Водки заказать? – Это был, конечно, прием некорректный, но церемониться времени не оставалось. И так предстоял дома легкий скандальчик…

– Пожалуй, – решил снизойти собеседник.

– Мы же друзья?

– Допустим…

– Меня с работы погонят. – Пора пришла бить на жалость.

Поэт как раз находился в миноре:

– Давай сюда! – Под диктовку оперативника он изобразил на странице нечто, отдаленно напоминающее предписанную УПК фразу. Почерк загнал бы в могилу любого графолога, но для стандартного милицейского глухаря годился. – Доволен?

– Спасибо! Вы очень человечный человек…

– Я знаю, – кивнул гражданин Реймер. – Наливай!

Виноградову очень хотелось послать собеседника в вытрезвитель, но врожденное воспитание не позволяло обидеть даже животных.

– Саша! Пожалуйста, последнюю господину Пушкину…

Домой Владимир Александрович добрался, когда дети уже укладывались спать.

– Привет! Разогреешь?

– Конечно. – Жена привычно направилась на кухню. Морщась от источаемого супругом перегара, поинтересовалась:

– Много выиграл?

– Мы сегодня вообще не играли. Не срослось.

– А чего же задержался? – Татьяна считала, что двух отдушин – преферанса и охоты – для мужчины достаточно. Остальное время он должен проводить на работе или дома.

– Служба… дни и ночи!

– Да? Странно. В седьмом часу начальник твой звонил, Филимонов. Просил связаться, как придешь.

– Ну, я ведь не все время в кабинете. – Это уже походило на попытку оправдаться, тем более обидную, что оправдываться не в чем. – С таким типом пришлось общаться…

Но супруга уже не слышала, громыхая посудой и ящиками стола. Виноградов снял обувь, прошел к аппарату и по памяти соединился с начальником отделения:

– Алле, Александр Олегович? Это я. Звонили?