Когда завтра настанет вновь - Евгения Сафонова

Помоги мне, Питер. Помоги не думать ни о чём – ни о прошлом, ни о будущем, ни о завтра, которое не может не наступить, завтра, в котором нас с тобой больше не будет…

И он сдаётся, целуя в ответ чувственно, страстно, почти безжалостно. Обнимает, стаскивает с кресла прямо на пол, на гобеленовый чехол – и целует, целует, целует, пока у меня не начинает кружиться голова. У него жаркое дыхание и жаркие пальцы, его ладони скользят под моей рубашкой – по животу, по изгибам талии, по спине, заставляя выгибаться навстречу и судорожно выдыхать прямо в его приоткрытые губы. Я дрожу, но теперь не от плача и не от холода: мне жарко, и воздуха не хватает…

Когда он нерешительно берётся за верхнюю пуговицу моей рубашки и заглядывает в мои глаза, задавая немой вопрос, я коротко киваю.

– Ты уверена?

Странно, но он тоже дрожит. Я-то думала, эта дрожь от того, что я младше, от того, что он слишком…

Вместо ответа я молча тяну края его футболки вверх.

Надо крепче прижаться друг к другу, так, чтобы нас разделяла только кожа. Тогда больше не будет больно. Не будет страшно. Не будет холодно.

Питер уже в одних джинсах, а пуговицы моей рубашки словно сами расстёгиваются под его пальцами, одна за другой. Он не торопится, но мои мысли всё равно не поспевают за его движениями. Питер берёт меня за плечи и вынуждает сесть, стягивает ненужный больше предмет одежды и, скользнув ладонями за мою спину, нащупывает застёжку того, что было у меня под рубашкой. Та расстёгивается, и кружевные бретельки соскальзывают с плеч. Обнажённую кожу холодит воздух, я судорожно выдыхаю, подавляя желание прикрыться, и на миг мне снова становится страшно, – но Питер уже прижимает меня к себе, кожа к коже, согревая своим теплом, не давая одуматься. Не отстраняясь, бережно укладывает обратно на пол и мягко целует в шею, в ямку между ключицами, а потом ещё ниже, так, что я уже не могу дышать без всхлипов. Вечность спустя тянется к пуговице на моих джинсах, и в висках молоточками бьётся: «Не надо, Питер, подожди»; но когда он стягивает с меня оставшуюся одежду, оставляя совсем беспомощной, я только прерывисто вздыхаю и на ощупь шарю ладонями по его рукам. Он перехватывает их, переплетая наши пальцы, и его губы открывают все тайны и рушат все запреты, а я почти кричу от невыносимой, мучительной сладости и, кажется, царапаюсь, вжимая ногти в его ладони…

А после мы долго лежали всё на том же чехле, обнявшись, и я прижималась щекой к груди Питера, слушая, как мерно бьётся его сердце.

– Ты… – немного хрипло вымолвила я, когда ко мне наконец вернулся дар речи, – разве тебе… не нужно…

– Получить свою долю? – Питер зарылся носом в мои волосы. – Я эмпат. Чтобы получить удовольствие, мне достаточно доставить его тебе. – Осторожно вытянув руку из-под моей спины, он привстал и, вручив мне рубашку, поднялся с пола. – Оденься. Только не надевай слишком много всего… если, конечно, хочешь, чтобы чуть позже я опять с тебя это снял.

Я накинула рубашку на плечи. Запал прошёл, уступив место стыдливости: не из-за того, что произошло, лишь из-за наготы.

– Я… это было…

– Можешь ничего не говорить. – Питер провёл рукой по лбу, убирая прядки тёмных кудрей, прилипшие к коже. – Я и так знаю, что ты чувствуешь.

Он зачем-то вышел в прихожую. Когда вернулся, я сидела в кресле, из одежды ограничившись рубашкой и нижней частью исподнего: жарко, в конце концов.

Питер протянул мне букет – облако карминовых соцветий на длинных, гладких, без единого листка стеблях, – и я уставилась на него столь же удивлённо, сколь радостно.

– Я ни разу не дарил тебе цветов, – тихо сказал Питер. – Решил, что нужно это исправить.

Цветы походили на маленькие лилии – на вершине каждого стебля кружком умещалось пять-шесть соцветий, – но с узкими гофрированными лепестками и длинными, с мою ладонь тычинками, тянущимися вбок, обрамляющими соцветия тонкими лучиками. В цветочных лавках я видела их не раз, но не знала, как они называются.

– Красивые, – почти прошептала я, вдыхая лёгкий, тонкий, едва уловимый аромат. – Что это за цветы?

– А ты не знаешь?

– Нет.

Питер без улыбки смотрел на меня.

– Ликорисы, – произнёс он.

Я уставилась на красные соцветия – совсем другим взглядом.

– Забавно, – донёсся до меня голос Питера, удаляющийся по направлению к прихожей. – За всё это время ты так и не прогуглила, в честь чего назвали маньяка, которого ты так настойчиво искала.

– Мне было немного некогда, – пробормотала я, глядя на цветы, давшие имя кровавому убийце. Слава богам, покойному. – Почему именно они?

– Потому что я знаю, что у тебя есть чувство юмора, и местами оно достаточно чёрное, чтобы оценить подобную шутку. – Вернувшись в комнату с парой больших пакетов и пятилитровой бутылью питьевой воды, Питер подтащил к моему креслу журнальный столик и стул. – И потому что я как раз про них гуглил. – Сунув руку в один из пакетов, он достал оттуда несколько ароматических свечей в стеклянных баночках. – Ликорисы родом из Асахи. Там их называют хиганбана, «цветок равноденствия», а у нас – «паучьей лилией». Обычно она цветёт на осеннее равноденствие, но в том магазинчике, где я их купил… видимо, там растения подгоняли магией. На родине про них сложили интересную легенду.

Пока Питер зажигал свечи, расставленные на столе, я не могла оторвать взгляд от ликорисов. Красивые цветы. И жутковатые – даже если не брать в расчёт печальную историю с убитыми девушками. Тычинки их и впрямь чем-то походили на паучьи лапки, длинные и тонкие, как у паучков-сенокосцев.

Даже жаль, что мы так быстро убежали из дома Грега Труэ… Если он осыпал своих жертв пыльцой ликориса, наверняка где-то позади его дома была оранжерея, в которой он разводил это чудо.

– Что за легенда? – всё-таки спросила я, когда вспыхнувшие фитили сгустили тени в углах гостиной, и сумерки за окном, заволокшие всё вокруг плотным полумраком, уступили место уютному полусвету.

– Ты, наверное, заметила, что у них нет листьев. – Питер извлёк из пакета объёмистые картонные коробочки с какой-то готовой снедью. – Листья опадают со стеблей ликориса до того, как он зацветает, и появляются вновь, лишь когда увядают цветы. – Он протянул мне деревянные палочки для еды, и стало ясно: купленная им снедь тоже имеет отношение к Асахи. Выбор цветов был не только мрачной шуткой, но и ещё одним атрибутом этнического колорита, которым мой самопровозглашённый рыцарь решил украсить наш последний совместный ужин. – По легенде, когда-то листья ликориса охранял один дух природы, а цветки – другой. Духи полюбили друг друга, и однажды они оставили свои обязанности ради того, чтобы побыть вместе. Узнав об этом, боги разгневались и прокляли их: обрекли листья и соцветия расти по очереди. Чтобы духи всегда были рядом, но больше никогда не смогли встретиться.

– Ужас. – Отложив букет на край стола, я открыла поставленную передо мной коробочку. Ну да: рис и тонкие ломтики рыбы, сдобренные тёмным соусом и присыпанные кунжутом. Успевшие остыть, но я была не в обиде. – И что, они действительно не встретились?