Широкий Дол - Филиппа Грегори

– Я вижу, Беатрис, ты страшно рада, что, наконец, вернулась домой, – ласково улыбаясь, сказал Гарри.

– Это же рай! – искренне воскликнула я, и Гарри согласно кивнул.

Мы еще немного поднялись по склону холма; нашим лошадям приходилось идти по грудь в густых папоротниках, над головой жужжали стаи мух, и лошади все время раздраженно прядали ушами. Наконец мы выбрались из папоротников, точно из вод зеленого моря, поднялись на вершину холма и стали спускаться.

Лошади, предвкушая отдых, ускорили шаг и даже всхрапывали на ходу от нетерпения. Гарри ехал на молодом гунтере Саладине, а я – на Тобермори, который так долго отдыхал в конюшне, что теперь был рад вырваться на свободу и резво бежал впереди. Я ослабила поводья и пустила его легким галопом по дороге, вьющейся по вершинам холмов. Внизу раскинулся Широкий Дол, отсюда, с высоты, похожий на очаровательную игрушку, лежащую поверх лоскутного одеяла полей и лесов.

Затем мы въехали в рощу, и деревья скрыли от меня мой любимый вид на усадьбу, который я всегда так бережно хранила в своей памяти. Местность вокруг была достаточно уединенная. Некогда легкое движение земли создало на склоне холма удобную террасу, и сотни лет назад здесь пустили корни маленькие деревца, из которых получился густой лесок с деревьями до небес. Нежные зеленые буки и небольшие дубы отбрасывали на землю легкую тень, а возле их корней, в гуще поросли, сияли, как звезды, маленькие белые лесные цветочки. Этот лесок протянулся вдоль дороги всего на несколько сотен ярдов, но подлесок в нем был достаточно густым, а зеленые ложбинки выглядели весьма уютно. Я украдкой глянула на Гарри и заметила, что он с беспокойством поджал губы и смотрит строго вперед, между ушами своего коня. Саладин на коротком поводу недовольно мотал головой, но Гарри только крепче сжимал поводья.

– Останови коня, Гарри, – нежным голосом сказала я. Он послушно натянул поводья, но в лице его не было прежней радостной готовности. Он так крепко держал Саладина, что тот даже слегка попятился. Вид у Гарри был мрачный, а в глазах светилось даже, пожалуй, некое отчаяние. Я читала его, как книгу. Я знала его насквозь еще тогда, когда решила соблазнить, и я прекрасно понимала, на какой риск иду, отсылая его в Англию одного. Теперь я хладнокровно признавалась себе, что Гарри, скорее всего, пытается положить конец нашим отношениям. Что он хочет снова стать чистым, невинным и свободным, дабы всем сердцем любить – но не Селию, а свою обожаемую дочь.

Я спокойно продолжала сидеть в седле, такая же очаровательная и желанная, как и всегда. Я понимала, что должна обладать Гарри – пока живу в этом доме, который по праву должен был бы быть моим, но который Гарри называет своим. Пока я езжу по этой земле, которая должна была бы принадлежать мне, но на которую предъявляет свои права мой брат. Я также понимала, что отныне и до конца жизни буду ненавидеть и презирать его. Моя страсть к нему полностью прошла. Причины этого я не знала. Эта страсть просто увяла, как сорванный полевой мак, как только я завоевала сердце Гарри. Теперь я могла бы приколоть его сердце к своей шляпе, как украшение. Да, завоевать Гарри оказалось нетрудно, да и удерживать его при себе было легко. Во Франции, вдали от той земли, которой владел он и которой так сильно хотела владеть я, он показался мне на редкость заурядным молодым человеком. Да, он обладал привлекательной наружностью, был порой очарователен, забавен, однако он был не слишком умен; можно было найти полдюжины таких Гарри в любом французском отеле, где обычно останавливались англичане. Вдали от Широкого Дола, вдали от магии этой земли Гарри сразу перестал быть божеством урожая и стал самым что ни на есть обычным юношей.

Но даже после того, как моя страсть превратилась почти в отвращение, я по-прежнему намерена была его домогаться. Мое страстное – до боли в сердце, до дрожи – влечение к нему, должно быть, угасло из-за того, что я слишком легко и просто его завоевала, а потом всего лишь использовала его тело. Но мне по-прежнему был нужен именно Гарри – сквайр, хозяин поместья, – чтобы я могла чувствовать себя на этой земле в полной безопасности.

– Гарри! – окликнула я его.

– Все кончено, Беатрис, – резко обернувшись, сказал он. – Видит Бог, я согрешил, согрешил с тобой и тебя тоже ввел в грех, но теперь этому конец. Мы с тобой никогда больше не будем… так, как прежде. И я уверен: со временем ты найдешь себе другого возлюбленного.

Повисло молчание. Мои мысли метались, как хорек в клетке; я тщетно пыталась найти пружину той ловушки, в которую угодила страсть Гарри, но на ум мне ничего не приходило. Я сознательно затягивала паузу, внимательно наблюдая за ним. Лицо его было собранным, решительным, и я догадывалась, что про себя он твердо намерен стать любящим отцом, хорошим мужем и властным сквайром, что в эти его сентиментальные, отчасти фантастические планы, в эти его сны наяву о добродетельной новой жизни никак не входят наши с ним тайные, порочные отношения.

Я смотрела Гарри в лицо, и взгляд моих изумрудных глаз был столь же холоден и непроницаем, как взгляд змеи, хотя разум мой судорожно пытался решить, как мне поступить с этим новым, высокоморальным отцом семейства. В данный момент и в данном месте я, безусловно, не сумела бы до него добраться. Он заранее подготовился к тому, что во время нашей совместной поездки я предложу ему, как прежде, заняться любовью; и он заранее вооружился против меня. Единственное, что мне теперь оставалось, – это застать Гарри врасплох, чем-то удивить его похотливое тайное «я», и сделать это нужно было до того, как успеет проснуться его совесть. Этот крошечный лесок, это теплое утро и это уединение – все это оказалось напрасным, ибо сейчас мне Гарри голыми руками было не взять.

Я улыбнулась ему, и улыбка моя была такой ласковой и открытой, что лицо Гарри сразу просветлело.

– Ах, Гарри, я так рада этому! – сказала я. – Ты же сам знаешь: я никогда к этому не стремилась; это все вышло случайно, против моей воли, против воли нас обоих. И наши греховные отношения всегда страшно меня тревожили. Слава богу, тут наши мнения полностью совпадают. Я прямо-таки вся извелась, не зная, как сказать тебе о том, что приняла решение со всем этим покончить.

О, глупец! Он прямо-таки сиял от радости и облегчения.

– Беатрис! Я должен был бы сам догадаться… Господи, я так рад, что и ты этого хочешь! Ох, Беатрис, как же я рад! – все восклицал он, отпустив, наконец, поводья. Бедный Саладин даже шею вытянул, почувствовав внезапное облегчение. А я снова ласково улыбнулась Гарри и несколько напыщенно промолвила:

– Слава богу, теперь мы оба свободны от греха! И можем наконец-то любить друг друга, как полагается брату и сестре, и всегда быть вместе.

И мы бок о бок поехали вперед, дружелюбно беседуя, точно лучшие друзья. Миновав темноватый тенистый лесок, мы вновь очутились на залитом солнцем пространстве, и у Гарри был такой восторженный вид, словно вокруг него не чудесные, поросшие травой и согретые солнечными лучами округлые холмы Широкого Дола, а Новый Иерусалим, над которым разливается золотистый свет безгрешного рая.

– А теперь давай все-таки подумаем, где нам устроить эти скачки, – сказала я, с улыбкой возвращая своего брата на землю, и мы рысцой двинулись по плечу холма, чтобы сверху осмотреть ту дорогу, что вела сюда из долины. С этого места вообще была видна большая часть того маршрута, который я хотела проложить для скачек; надо сказать, и для Тобермори, и для «араба» доктора МакЭндрю это был весьма изматывающий маршрут. Поединок должен был начаться у нас в усадьбе и там же закончиться, и предполагаемый путь пролегал по ее окрестностям в виде громадной восьмерки. Первая петля располагалась к северу от нашего дома; там скакать нужно было по песчаным дорогам общинных земель. В тех местах почва вообще мягкая и рассыпчатая, как сахарный песок, потому что там поверх глинистого слоя лежит толстый слой самого настоящего песка, и поскольку ни один конь не способен бежать по такой земле достаточно быстро, я рассчитывала, что этот сыпучий песок утомит «араба». Общинные земли жители деревни обычно использовали как пастбище для своих овец, немногочисленных коз и недокормленных коровенок, а в кустах и в лесу, разумеется, охотились на птицу, на лисиц и на косуль. Тамошние холмы густо поросли вереском и папоротниками, особенно в солнечных, укрытых от ветра низинах, но на западных склонах попадались и рощи с вполне приличными толстыми деревьями, главным образом буками. Петля, проходившая по верхней части общинных земель, охватывала в основном открытое пространство, где умение «араба» быстро поворачиваться пригодилось бы весьма мало, зато Тобермори на своих крепких привычных ногах был способен развить максимальную скорость.