Путешествие на восток - Кирилл Клеванский

— Это любовь?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Я не знаю, что такое любовь, я не верил и не верю в любовь.

— Тогда зачем? — Кажется, Дирг пытался собрать мысли в кучку, но это у него никак не выходило.

— Потому что это, наверное, любовь.

Мы допили коньяк, и Дирг, подмигнув мне, выбросил емкость на улицу. Раздался звон разбитого стекла и страшный кошачий визг. Помолчали.

— Даже если мы станем врагами, знай — ты мне был и будешь другом, — улыбнулся рыжий.

— Враги не могут быть друзьями, — улыбнулся и я.

— Значит, мы не будем врагами, — продолжал скалиться прожженный авантюрист и сорвиголова. А еще по совместительству мой друг Дирг ним Гийом.

— Спасибо.

Я поднялся из-за стола и пошел к выходу. Даже несмотря на то, сколько мы выпили, вернее, что мы выпили, меня нисколько не штормило, и даже легкого ощущения опьянения не присутствовало. Будто сок хлебал. У выхода меня догнала фраза:

— Я бы хотел сказать тебе «пока», но, думаю, что лучше для всех будет «прощай».

Добавив в голос насмешки и веселья, я ответил:

— Живи свободно, бастард Дирг ним Гийом.

— Живи с честью, сумасшедший засранец Тим.

Лиамия Насалим Гуфар

Лиамия стояла у алтаря, слишком красивого и пышного, чтобы его никто не заметил. Это была словно насмешка богов, этот клятый Фукхатом алтарь. В храме Ифары сегодня собралось много народу. Около полутысячи разумных. Все они имели разные оттенки кожи, черты лица, цвет глаз, остроту ушей и рост, но были объединены одной целью. Все они были отпевателями Лиамии Насалим Гуфар, наивно полагая, что являются гостями на свадьбе. В первом ряду сидел сам султан со своей старшей женой и старшим сыном. Рядом с ним — визирь с матерью девушки и младшим братом, который в эти дни не расставался с ножом, казавшимся удивительно знакомым. Будто смуглянка где-то его уже видела, но никак не могла вспомнить где.

Ну и, конечно, все взгляды в пышном храме с невозможно красивыми витражами, мраморным полом, среди колоннады, изображавшей божественный символ под куполом из красного драгоценного шелка, были устремлены туда, где стояли трое.

Жрец, раздутый от своего эго, которое не могло поместиться в маленькой тушке богослова. Это самое эго попросту не могло вместить в себя осознание того, что священнику выпала честь соединить судьбы шархана, сына главного шархана страны, и дочь самого визиря, названого брата правителя.

Там же с чашей в руках стоял и жених. Он был статен, красив, с черными, мягкими глазами, доброй улыбкой, широкими плечами и мощными руками. Наверное, ни одна девушка не могла взять в толк, почему лицо Лиамии, скрытое прозрачной тканью, не излучало ни грамма радости. Они не могли понять, почему запах походного костра и дорожной пыли, смешанной с морской солью, может быть приятнее, чем тот аромат, который источал надушенный маг. Да и еще много чего не могли понять девушки, которые услышали красивую сказку, закончившуюся свадьбой. Сказку, в которой все было хорошо и все выжили.

Эзем поднял чашу, инкрустированную драгоценными и волшебными камнями, и торжественно отпил густого алого напитка. Не думайте, что там вино, по обряду новобрачные пили кровь белого ягненка, в которую добавляли по капле своей. Шархан, тепло улыбаясь, протянул чашу девушке. Та приняла ее недрогнувшими руками. Ей было уже все равно. Клетка захлопнулась, и птичка навсегда останется в ней. Под золотым куполом, с самой вкусной едой и самой мягкой постелью, но, как и любая иная птица, в клетке она уже не сможет петь. Как и танцевать. Как и когда-либо позволить себе вспомнить прекрасную сказку, у которой, наверное, мог быть и иной конец.

— Дитя, признаешь ли ты пред ликом Ифары, — нараспев читал заученные ритуальные слова священник, — сего достойного шархана Эзема? Признаешь ли ты его мужем своим в будущем, в прошлом, в настоящем и в вечности? Дозволяешь ли свету Ифары скрестить ваши души во благо мироздания, целостного порядка и вселенского равновесия? Признаешь ли себя частью достойного шархана Эзема, как он признал тебя частью себя? Если да — отпей крови священного животного. Если нет — пролей кровь на землю.

Лиамия все же не сдержалась и позволила себе легкую заминку. Сделать этот простой глоток без промедления было не под силу даже полукрове-океании, существу, сравнившемуся в скорости с Безумным Серебряным Ветром, песни о котором всего за пару дней разошлись по всему Алиату и даже дальше. Когда чашу от губ тори отделял всего один женский волос, Лиамия вдруг замерла. Но вовсе не потому, что не смогла сделать сей шаг, а потому что ее остановил жрец. Тот выглядел еще больше надутым, нежели прежде, а взгляд его светился такой гордостью, что ее можно было взвесить на весах и оценить в золоте. И на то золото купить целую страну.

— Помня древние традиции, я должен спросить — не возражает ли кто против сего обряда? Нет ли у кого мыслей черных или белых, способных помешать свету Ифары скрестить две души? Есть ли причина пролиться крови священного животного на землю?

В зале дружно вздохнули. Эта присказка, даже не обязательная часть ритуала, обычно использовалась, чтобы потянуть время и дать гостям насладиться торжественностью момента. Жрец совсем обнаглел, не хочет упускать момент и желает еще больше покрасоваться. Вот только откуда тогда такое количество гордости и просветленное лицо, на котором тут же разгладились все морщины?

И все же столь простые слова нарушили спокойствие девушки. Сердце забилось быстрее, губы приоткрылись, глаза вспыхнули, как сигнальный костер на крепостной стене. Надежда, пусть маленькая и призрачная, поселилась в душе птички, увидевшей форточку в клетке.

Жрец задал свой вопрос во второй раз, и сердце буквально взорвалось от напряжения. Лиамия чувствовала, что еще немного, совсем чуть-чуть — и она рухнет, так как ноги почти не держали ее. Руки начали опасно подрагивать, что заметил шархан, но, судя по радости в глазах, неправильно истолковал. Надежду он принял за испуг.

Жрец спросил в третий раз, и девушка буквально услышала в своей голове звон настенных часов Сантоса, мерно отбивающих неостановимый, безжалостный и равнодушный ритм. С громким скрипом, не слышным ни для кого, форточка в клетке задвигалась; птичка все мрачнела и мрачнела, сердце билось медленнее, а руки крепчали. Проклятый жрец, подарив надежду, мгновением позже ее забрал.

Тут Лиамия поняла, что чувствует щекотку в мысках ног. Какая дурацкая мысль у невесты, стоящей перед алтарем. Девушка посмотрела вниз и заметила, что края ее пышного платья, выполненного в западном стиле, подрагивают, словно на ветру. Вдруг заколыхалась красная ткань над головой у трех людей, а по залу прошелестел шепот ветра, чуть напоминавший насмешку. Тут за закрытыми на дубовый засов храмовыми дверьми послышались какие-то крики, потом глухие удары. Разумные начали подниматься со своих мест, оборачиваясь к входу. Жрец замер, и любой, кто посмотрел бы на него, решил бы, что миг — и богослов лопнет как воздушный шарик.