Неестественные причины. Записки судмедэксперта: громкие убийства, ужасающие теракты и запутанные дела - Ричард Шеперд

Я даже представить себе не могу, что чувствовали родители маленького Ноа, когда был вынесен этот вердикт. Я был настолько им ошеломлен, что чуть ли не начал задыхаться. Эти жесткие слова судьи о судмедэксперте Министерства внутренних дел не могли пройти бесследно. Мне уже перевалило за 60, и на протяжении всей своей жизни я изо всех сил старался заниматься медициной в интересах правосудия. И теперь, казалось, я сам был лишен этого правосудия.

В ту ночь я не мог уснуть. С трудом дышал. Столь жесткие комментарии требуют проведения расследования, и я, будучи судмедэкспертом Министерства внутренних дел, обязан сообщить о случившемся в министерство. Начнет ли тогда Министерство внутренних дел в отношении меня расследование? Генеральный медицинский совет может лишать врачей лицензии, если признает их виновными в серьезном проступке.

От того, насколько несправедливым было подобное развитие событий, я присел в постели. Меня обвиняли в ошибке, основываясь на фотографиях плохого качества. Травмы на губах и зажившие трещины на задних ребрах могли свидетельствовать о насилии в прошлом, однако не было никаких травм губ и передних частей ребер, которые нельзя было бы объяснить реанимационными мероприятиями, да и трещины на задних ребрах отсутствовали. Я был в этом уверен, Элли была в этом уверена, рентгенолог был в этом уверен. В своем отчете мы указали, что, хотя травмы передних ребер и были, скорее всего, получены при попытке реанимации, мы не исключали вероятность того, что они были нанесены умышленно. С другой стороны, конечно, мы указали в качестве причины смерти СВДС.

Не могли же меня уволить за это?

Когда я наконец уснул, мне снилась странная каша из залов суда и младенцев. На следующий день перед сном эти неприятные мысли продолжали меня преследовать. Я не думал про это судебное дело напрямую, однако оно все равно отражалось в каждом моем действии. В животе налет страха. В голове ощущение кризиса. Сидя за своим письменным столом в тот день, терзаемый необъяснимой тревогой, я перестал бороться. Я знал, что произойдет. Это произошло, когда я недавно летел над Хангерфордом. Затем снова после взрывов бомб в Париже. Я научился сжимать кулаки и, прикладывая невероятное усилие, чуть ли не удерживал себя от падения в бездну. Теперь же она открывалась прямо передо мной.

Я закрыл глаза. Она ждала меня. Тела, сваленные в высокую кучу, смрад разложения и жара, молодые люди, танцевавшие в момент взрывов, когда прогулочный корабль пошел ко дну, молодые люди без рук, эксгумированные дети в своих гробах, беззащитные свидетельства человеческой жестокости на крошечных телах младенцев, обугленные тела, утонувшие тела, тела, изуродованные в железнодорожной аварии. Глубокая, глубокая выгребная яма человеческих страданий.

Я снова поднял глаза вверх. Моргнул. Осмотрел свой кабинет. Компьютер, стол, фотографии, папки, собаки. Все в норме. Очередное мимолетное путешествие в ад, такое же внезапное и шокирующее, как эпилептический припадок.

Как бы то ни было, я снова вернулся в настоящее. Я собирался продолжить работу, которая заключалась в том, чтобы написать в Министерство внутренних дел, доложив им о комментариях судьи в отношении меня по делу о маленьком Ноа.

Вскоре после этого из министерства внутренних дел ответили. Как оказалось, они уже были в курсе какое-то время, хотя и не сочли нужным ставить меня в известность. Полицейский, задействованный в деле, доложил им про меня, и они решили передать материалы в Генеральный медицинский совет. Они сказали, что мне, возможно, стоит обсудить этот вопрос со своим адвокатом.

Так я и сделал. Она всячески заверяла меня, что беспокоиться не о чем, однако я беспокоился. По ночам мне снились омерзительные сны. Днем у себя в кабинете я боролся с кошмарами.

Наконец я получил письмо. Открыл его трясущимися руками. Как же мне хотелось, чтобы в нем было написано, что мое дело закрыто и все кончено. В нем говорилось, что Генеральный медицинский совет рассматривает мой случай. Моя компетенция была поставлена под сомнение из-за указанной информации в отчете о вскрытии малыша Ноа, на котором стояла моя подпись.

Что же насчет всех этих штук, что я отказывался называть паническими атаками? Что ж, даже я был вынужден признать, что это именно они и были.

Всю свою профессиональную жизнь я изучал различные дела. Теперь же сам стал делом. Теперь меня рассматривали другие. Генеральный медицинский совет (ГМС) – это частный суд, ведущий расследование в своем собственном темпе и за закрытыми дверями. Он не сообщает, как долго вопрос будет решаться, и не предоставляет никакой информации, кроме вынесенного постановления – на которое я должен ответить в кратчайшие сроки.

Я знал, что ГМС тайно связывается с моими коллегами, коронерами, полицейскими, со всеми, кто со мной когда-либо работал, чтобы узнать их мнение обо мне и моих профессиональных навыках. ГМС не сообщил, будет ли мое дело передано в вышестоящую инстанцию – трибунал. Меня должны были проинформировать, если это произойдет.

Под трибуналом в данном случае подразумевается Трибунал медицинских работников Великобритании – орган, который существует независимо от ГМС и выносит решения по делам, направляемым в него ГМС. В нем выслушиваются данные под присягой, а адвокаты проводят допросы и перекрестные допросы. В результате трибунал выносит вердикт относительно того, способен ли врач выполнять свои профессиональные обязанности. По сути, это обычный суд.

И все это из-за того, что другой судмедэксперт, работающий на семейный суд, решил, что я допустил ошибку, что я не заметил очевидные травмы и указал неверную, как ему казалось, причину смерти малыша Ноа. Патология как наука представляет собой смешение фактов, опыта и экспертного суждения. Но трибунал может все это проигнорировать и заключить, основываясь на выдвинутых обвинениях, что мне нельзя доверять установление причины смерти ребенка и, как следствие того, подвержены ли другие дети в этой семье риску. Они могут решить, что меня следует отстранить, то есть исключить из реестра зарегистрированных врачей.

Когда ГМС начал свое расследование, мои панические атаки пугающим образом участились. Сменявшие друг друга душераздирающие образы полностью порабощали мой разум.

Я старался рассматривать эти приступы отстраненно, с медицинской точки зрения. Итак, все началось, когда я в один прекрасный день летел над Хангерфордом. Почему именно они начались, почему именно они прекратились? Очевидно, расследование ГМС спровоцировало их отвратительное и решительное возвращение. Неужели эти всеобщие сомнения в человеке, который никогда не должен ошибаться, вскрыли пучину скрытых страхов? И не вышли ли эти страхи теперь из-под контроля?

Ответов не было. Лишь образы, которые внезапно и в самые неожиданные моменты наполняли мою голову. Стоило мне положить Линде в бокал немного льда, как я мысленно тут же переносился на Бали, смотрел на молодые тела, гниющие под пакетами тающего льда. И речи не шло о том, чтобы открыть одну из скопившихся у меня в кабинете папок. Потому что внутри них прятались фотографии. А я и без того не мог справиться со всеми образами у меня в голове. Чувство страха меня парализовало. Я был наполнен ужасом, который могу назвать лишь неисчерпаемым. Зловоние смерти меня не покидало.