Париж.ru - Елена Арсеньева

Здесь следует сказать – предваряя некоторыесобытия, которые произойдут в дальнейшем, – что Данила Холмский был пареньдовольно-таки образованный: все-таки он не родился бегуном-агитатором и, чтохарактерно, не собирался умереть в этом качестве. Он работалпсихологом-консультантом на телефоне доверия, а агитатором просто подрабатывал,чтобы оплатить заочную учебу на психологическом факультете университета,квартиру, которую снимал (родом Данила был из Богородска и собственнойжилплощадью в губернском центре пока не разжился), ну и вообще – приодеться,съездить куда-нибудь в отпуск, купить подарочки любимым маме и бабушке... Вобщем, Данила Холмский был человек скорее хороший, чем плохой, скорее умный,чем глупый, но при многих бесспорных достоинствах у него был один весьмасерьезный недостаток: он не любил читать.

Нет, с обязательной психологическойлитературой все обстояло как надо, ее Данила поглощал пачками, однако чтокасается книг как сокровищ общечеловеческих ценностей... В школе по литературеу нашего героя была развалистая троечка, сочинение на вступительных экзаменахон умудрился списать со шпаргалки, из Пушкина усвоил только метеопрогнозы:дескать, если буря периодически кроет небо мглою, то вскоре закрутятся снежныевихри. К «Мастеру и Маргарите» господин Холмский подступался трижды – и триждыотступался от этой великой книги, которую втихомолку начал считать скучнейшимпроизведением всех времен и народов... Что характерно, сказок Данила тоже нелюбил, а потому о приключениях Синдбада-морехода не читал. И, конечно, слыхомне слыхал о том, как сей храбрый мореход однажды необдуманно ответиллюбезностью на просьбу какого-то немощного старца подставить ему свое крепкоеплечо... Нет, Даниле, в отличие от Синдбада, не пришлось сажать незнакомца назакорки и переносить через реку, да и стариком тот отнюдь не был, однакоконечный результат и для Синдбада, который несчетное количество дней не могизбавиться от зловредного тунеядца, и для Данилы, взвалившего на себя в этуночь ношу непосильную, оказался почти одинаков.

В этом «почти» кроется весь смысл дальнейшихсобытий... но не стоит забегать вперед!

Короче говоря, Данила подставил свое плечонезнакомцу, который без этой опоры, несомненно, снова сверзился бы наземь. Иони вместе сделали несколько шагов, после чего пьяница поинтересовался:

– А куда мы идем?

Строго говоря, этот на диво логичный вопросдолжен был задать себе не едва проспавшийся человек, а трезвейший Данила. Этотпоследний же только и мог, что промямлил в ответ:

– Не знаю.

– А это какая улица? – спросилбывший пьяный.

– Вон там – Минина, – показал кивкомДанила, потому что руки у него были заняты: одна поддерживала незнакомца,другая несла портфель с анкетами. – А там – Сенная площадь.

– О, класс! – восхитилсянезнакомец. – Пошли на Минина. Дом четырнадцать, квартира двадцать шесть.

– Вы там живете? – поинтересовалсяДанила.

– В том числе, – последовалзагадочный ответ.

Впрочем, Даниле было не до того, чтобызадаваться какими-то там загадками. До дома посредине улицы Минина не оченьдалеко, это да, однако его собственный путь домой лежал несколько в другуюсторону. Он так и объяснил проспавшемуся попутчику и даже принялся снимать сплеча его руку, однако обладатель этой руки начал без поддержки качаться, чтобылинка на ветру, и Даниле ничего другого не осталось, как снова сделатьсяподобием костыля.

Строго говоря, он вполне мог предоставитьэтого человека его собственной подпившей судьбе. Проще выражаясь, оставить егоодного, пойти своим путем. И Данила знал, что на его месте так поступил быкаждый... пусть даже незнакомец незамедлительно свалился бы наземь и вынужденбыл бы продолжить путь на карачках. Но все дело в том, что после средней школынаш герой два года учился в медицинском училище, закончил его, потом дажеумудрился поработать фельдшером на «Скорой». Происходило все это не в Нижнем, ав родимом Богородске, но суть дела, вернее, суть данной Данилой клятвыГиппократа от этого не менялась...

«Клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеейи Панакеей[4]и всеми богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно,соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу. Я направлюрежим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением,воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никомупросимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла;точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария. Чисто и непорочнобуду я проводить свою жизнь и свое искусство. В какой бы дом я ни вошел, явойду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедногои пагубного, особенно от любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными ирабами. Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышалкасательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, яумолчу о том, считая подобные вещи тайной. Мне, нерушимо выполняющему клятву,да будет дано счастие в жизни и в искусстве и слава у всех людей на вечныевремена; преступающему же и дающему ложную клятву да будет обратное этому».

Ну и все прочее в том же роде.

Среди этого устаревшего извития словес, в нашевремя преобразовавшегося в суховатую и обтекаемую «Клятву врача», Данила и посю пору считал необходимым неукоснительно исполнять два пункта: никому неотказывать в помощи и свято хранить врачебную тайну. Это уже принесло ему вжизни немало хлопот; судя по всему, должно было принести еще больше; однако онничего не мог с собой поделать: покорно потащился по улице Минина, влача насебе незнакомца, который и пытался самостоятельно передвигать ногами, да толькопроку от этих попыток было мало.

Худо-бедно они добрели до дома номерчетырнадцать, представлявшего нарядную «сталинку» в череде других, похожих нанее как близнецы-братья, вернее, сестры, ввалились в подъезд и двинулись вверхпо широкой, просторной лестнице с такими удобными ступенями, что подниматься поним даже с грузом на спине было гораздо приятней, чем налегке – по ступенькам«хрущобы»-пятиэтажки, в которой квартировал Данила. Он почти не заметил, каквознесся на четвертый этаж сам и втащил своего злополучного спутника.