Каменная пациентка - Эрин Келли

– Где твоя машина? – спрашивает сестра.

– В больнице.

Колетта смеется:

– Как долго ты собираешься звать это «больницей»? Это не больница с восьмидесятых годов.

– Не могу заставить себя называть это «Парк-Ройал-мэнор». Это такая словесная мастурбация агентов по продажам.

– Тогда хотя бы называй это квартирой. В этом доме достаточно разговоров о больницах и без того, чтобы ты подбрасывала еще один для кучи. В любом случае – почему ты оставила машину там? Тебя подвезти?

– Мне захотелось прогуляться через болота.

Колетта смотрит на меня так, словно я собралась во Францию вплавь через Ла-Манш.

– Я просто хочу проветрить голову от всего, ясно? Увидимся завтра.

Снаружи я делаю глубокий, очищающий вдох. Неба вокруг слишком много, как будто планета специально выгнула спину в этом месте, чтобы показать мне все красоты сразу. Когда я была ребенком, не получилось бы так просто дойти от Настеда до Назарета. Топь являлась естественной преградой между больницей и городом. Несколько лет назад это болото – одно из трех в Саффолке – было объявлено природным заповедником, и через него от края до края проложили трехмильную деревянную дорогу из старых шпал. Кажется, это почти нечестно – идти через болото по ней, непривычно высоко среди тростника. Тротуар достаточно широк, чтобы смогли разойтись два взрослых человека, но несмотря на всю кампанию по агитации за его строительство, по нему никто не гуляет – здесь нет никого, кроме меня. Камыши тихо шепчутся вокруг. Черные угри извиваются в болотной жиже по сторонам, словно чернильные запятые, превращающиеся в тире и обратно.

Я распускаю волосы, чтобы выветрить из них запах подгоревших рыбных палочек, и набираю полную грудь воздуха, стремясь надышаться перед возвращением в Лондон. А хотя – когда я вернусь в Лондон? Если Хонор приедет ко мне, если мы сможем сделать это регулярным – нет необходимости возвращаться до Рождества. Брести среди этих пейзажей, основная примечательность которых – отсутствие всякой примечательности, – и есть возвращение домой. Я снова здесь живу. Вопреки всему, есть некая справедливость в том, что я опять тут. Завершенность. Как только мои ноги привыкают идти по шпалам, начинается пологий подъем, болото переходит в кочковатое поле, а тротуар – в грунтовую тропу. Я прохожу под жужжащей опорой линии электропередачи. Иногда я вижу чьи-то старые следы, подсказывающие мне, что я не сбилась с тропинки, как будто не существует громадной башни, указывающей направление. Я собираюсь с духом и поднимаю взгляд к горизонту. Мне удается задержать их на башне на целых десять секунд. Этому помогает, конечно, и то, что башня – реконструкция, и нелепое чувство преимущества оттого, что я приближаюсь к ней с тыла, словно собираюсь в одиночку идти на приступ. Глупость, на самом деле. Место не может схватить тебя, и камни не рассказывают историй.

Мои мысли возвращаются к Джессу. В следующий раз, когда я его встречу, у меня не будет оправданий стремлению закончить беседу поскорее, прежде чем ее интимность поднимет свою уродливую голову. Обычно я моталась между «Оком», Ипсвичской больницей и домом Колетты. Мы свели наши отношения к коротким разговорам на улице. Время от времени каждый из нас обращался к другому с какой-либо просьбой – контрольный тест для нашего договора на крови. Это были как маленькие одолжения, вроде того, когда у меня закончилось масло на шоссе А11, так и крупные, как случай с проваленным тестом на ДНК. Но такого не происходило уже несколько лет. Это напоминает естественное отдаление друг от друга с годами двух старых приятелей. Вернее, нет: это я отдаляюсь от него уже много лет. Так медленно, что не думаю, что Джесс заметил.

Колетта ошибается. Нас связывает не нежность, не остаточная подростковая влюбленность. Мы любезны друг с другом оттого, что нам приходится.

Иногда я боюсь, что в один ужасный день он неосторожно позволит правде проскользнуть в разговоре с братом или коллегой за кружкой пива. А иногда верю в молчание Джесса даже больше, чем в верность Сэма и в привязанность Хонор ко мне. Но это, конечно, трехсторонний договор: вечно болезненный маленький треугольник между Джессом, мной, одним из прочных его углов, и Хелен Гринлоу, настоящим монстром под кроватью, непредсказуемой третьей точкой.

И когда я думаю о ней, то понимаю, что основание нашего треугольника так же твердо, как болото.

Я начинаю привыкать к этому месту. Теперь я могу подойти к нему и не чувствовать боли. Этому помогает то, что исчезли прежние огромные деревянные двери. Мне нравится как прозрачность, так и практичность раздвижных стеклянных. Сейчас через них проходит стайка женщин с ковриками для йоги под мышками. Они расступаются, и я вижу человека, стоящего спиной ко входу, одетого во все черное. Мое сердце учащенно бьется. Я поворачиваю кольца на левой руке так, чтобы бриллианты смотрели внутрь, и платина могла бы сойти за серебро. Он распустил волосы. Локоны на голове блестят под лампами, как воронье крыло, настолько черные, что они, должно быть, покрашены. Я не удивлена: я и не ожидала, что он вырядится по-другому в такой особенный, «темный» вечер.

Ладно. Так. Я скажу ему, что мы арендуем эту квартиру только на пару месяцев. И если Колетта наплела ему, что это наш второй дом, – то она ошиблась.

– Джесс…

Он медленно оборачивается, и на долю секунды нам снова по семнадцать. Морщины на его лбу углубились, но улыбка по-прежнему молодая; у него всегда были самые белые зубы, самые яркие губы. Раньше я знала эти губы лучше, чем свои собственные.

– Малышка. – Никто, кроме него, не называл меня так, и мне бы хотелось, чтобы он нашел иное слово для выражения нежности. Так же он называл и Мишель. Я закрываю глаза и вижу лицо Мишель. Ее яркие краски; оранжевые, розовые, голубые, такие неуместные среди размытой серости и тусклой желтизны Назарета.

Джесс внезапно берет меня за подбородок – странный отеческий жест, более интимный, чем объятия. Я не знаю, как назвать то, что я до сих пор чувствую, прикасаясь к нему: даже наша страсть неравноценна. Секс в утешение после похорон создал прецедент, заставивший Джесса думать, будто я всегда трахаюсь спонтанно, но я бы не стала проделывать такого с Сэмом. Это плохо бы отразилось на его неведении о способностях жены наставить ему рога, в том числе. Джесс, конечно, притягателен совершенно вне всякой конкуренции. Мне достаточно сказать лишь одно слово, только нажать одну кнопку «назад», чтобы снова обладать им.

– Ты прекрасно выглядишь, – говорит он, и я люблю его за то, что он не использует слова: «все еще». Оскар весь – одно большое ухо за своей изысканной цветочной витриной.

Джесс открывает рот, а затем снова закрывает. Старая привычка, означающая, что он настраивает себя, прежде чем сказать что-то важное. Он так же глотал воздух перед всеми своими громкими заявлениями: «Я влюблен в тебя», или: «Меня посетила безумная идея», или: «Пожалуйста, малышка, пожалуйста, не бросай меня разбираться с этим самостоятельно».