Когда я увижу тебя - Евгения Багмуцкая

Саша же ступал по этой новой земле осторожно, как по минному полу. Тихо, не спеша складывал он слова в такие предложения, которые давали мне понять, как я ему важна. Дрожа от волнения, прикасался ко мне и все же оставлял за собой право на мужской, животный напор, и в этом тоже было что-то очень волнующее. Я ощущала, как широко распахнуто мое сердце, кажется, если присмотреться, можно увидеть, как оно бьется через грудную клетку, и еще никогда я не была такой доверчивой и искренней. Но разве я могла закрываться или обманывать его?

Первое время он настолько старался ничем не ранить, не обидеть, не напугать меня, что, видимо, даже переусердствовал в этом. Мы продолжали целоваться – как маленькие сумасшедшие зверьки или подростки в пубертате: до распухших губ, до сухости во рту, до покусанных языков. Мы глупо смеялись и бесконечно обнимали друг друга. Мы гуляли вечерами по городу – по самой любимой моей старой его части, с любопытством заглядывая в маленькие уютные дворики с брошенными машинами, гуляющими котами и деревянными голубятнями. Мы покупали билеты в кино на последний ряд и, конечно, совершенно не помнили после сеанса, о чем был фильм, так как слишком поглощены были друг другом. Но мы не занимались любовью.

Сначала я была благодарна Саше за то, что он так терпеливо оттягивает важный для нас обоих момент, но спустя две-три недели я начала немного волноваться. Что, если его первое влечение ко мне прошло и теперь он не знает, что со мной делать? Что, если он не видит во мне женщину, с которой он хотел бы заниматься любовью? И тут же отгоняла эти дурацкие догадки – вот он прежний: так же смотрит на меня, что сводит живот, так же берет за руку, что становятся ватными ноги, так же целует меня в затылок, тихо подкравшись на кухне. Боже, да я сходила с ума, так мне хотелось узнать, каково это – быть с ним. Ночью, оставшись одна, отпустив его домой, я стыдливо прокручивала в голове возможные сценарии, но фантазия отказывала мне уже на моменте раздевания. Увы, я даже обсудить это ни с кем не могла – единственный человек, которому я могла бы пожаловаться на своего чересчур обходительного любовника, вдруг стал им сам.

Каждый вечер он уходил домой – ближе к полуночи, как по расписанию. Я провожала его, как и полагается, с печальным выражением лица – жаль, что приходится расставаться, но ничего не поделаешь. Висла у него на шее, как восьмиклассница, ждала звонка и шепота в трубку «Я дома, спокойной ночи, люблю тебя» и лишь потом ложилась спать – еще час или два ерзая, ворочаясь с боку на бок и катая во рту ощущение незавершенности, а потому и какого-то сладкого почти одиночества. В один из таких вечеров за окном зарядил дождь и Саша все не уходил в надежде, что он закончится, поэтому мы валялись на полу и смотрели кино, прерывая его дурацкой болтовней и целуясь сладкими и красными от черешни губами. Наконец фильм закончился, и я тайком взглянула на часы – первый час ночи, и сейчас он точно уйдет, никогда еще не задерживался так долго, но казалось, что сегодня Саша никуда не торопится. Он лежал на полу около дивана, закинув руки за голову в своей обычной – немного развязной – манере, и воодушевленно делился впечатлениями от фильма, но я уже не слушала, переполняясь каким-то раздражением, которое всегда настигало меня перед его уходом. «Уходи уже, – думала я, – и дай мне вдоволь посокрушаться о твоей нерешительности». Но он оставался равнодушен к моим страданиям. С еле сдерживаемой досадой я уткнулась лицом в колени, обняв их, как вдруг Саша замолчал на полуслове. Я повернулась к нему, чтобы понять, в чем причина, и тут же встретила странный взгляд – казалось, что у него потемнели глаза: так странно, так глубоко он смотрел на меня. Что-то изменилось – прямо здесь, секунду назад, а я даже не заметила что, но вдруг точно поняла: сегодня все произойдет, он так решил, и поэтому сегодня все произойдет. И тут же, подтверждая мою догадку, он протянул мне руку, подзывая к себе. Я было потянулась, но остановила себя: что, если я неправильно истолковала его желание? Что, если правильно? Не спешим ли мы? Должны ли мы это делать? Сомнения зашумели во мне, как вспорхнувшая птичья стая.

– Так, все, Лена, – прохрипел он, – я так больше не могу, – и рывком притянул меня к себе.

Следующие несколько часов он не проронил ни слова. Пока он раздевал меня, с обезумевшими глазами рассматривая мое тело, пока он нес меня на руках в кровать, целовал каждый миллиметр моего тела, кусал мои плечи, раздвигал мои ноги, сжимал мои бедра, жарко дышал, запрокидывал голову, выгибал спину, хрипел, как запертый в клетку зверь – то ли от боли, то ли от желания, обвивал меня собой так, словно хотел впитать меня целиком, без остатка и никому больше не отдавать, – все это время он молчал. Я и сама бы не могла говорить – мне казалось, что меня затянуло в воронку сумасшедшего урагана, что я в наркотическом экстазе и с трудом осознаю себя здесь и сейчас. «Саша, – думала я, – Саша», – и это была моя единственная мысль: два таких знакомых мне слога вдруг сложились в совершенно новое слово и значение. Когда наконец первая волна безумия отхлынула и с берега потянуло легким ветром, я почти решилась прервать молчаливый любовный заговор, но он снова меня опередил:

– Ленка, ты пахнешь сиренью.

– Что? – от неожиданности я рассмеялась.

Он провел рукой по моему лицу, вдруг став серьезным настолько, что это насмешило бы меня раньше, но не сейчас.

– Разве так хорошо может быть? Это законно?

– Не может, – подтвердила я, – мы с тобой умерли и видим одни и те же сны.

Он притянул меня к себе, поцеловал жадно, мучительно, долго, задержав дыхание. Затем провел пальцем по моим губам, не отводя от них взгляда, и вдруг прошептал – как ребенок, беззащитно, трогательно:

– Лена, не уходи никогда, пожалуйста, я теперь без тебя не смогу.

Я приручила дракона – так я себя ощущала. С одним нюансом – он меня тоже приручил.

– Не смоги, пожалуйста, не смоги, Саша, никогда. Я, кажется, теперь совершенно твоя. Насовсем.

Он зачем-то прозвал меня Сиренкой – соединив мое имя с сиренью, а я великодушно прощала ему это прозвище, хоть с детства их терпеть не могла. Я продолжала называть его Сашей, не придумывая никаких ласковых словечек: мне заново нравилось это имя, нравилось произносить его вслух, когда я оставалась одна, будто я слышала его впервые или произносила на незнакомом мне языке и пыталась понять его значение. «Саша», – удивлялась я сама себе каждое утро, просыпаясь рядом с ним. «Саша», – шептала я, когда мы занимались любовью.

– Расскажи, когда ты понял? – однажды спросила я.

– Что понял?

– Что любишь меня.

– Кто тебе сказал, что я тебя люблю? Я тебя жалею. И терплю.

– Эй!

Вздохнул и уставился в потолок:

– Помнишь фотографии с фестиваля? Наверное, тогда. Я залез к тебе в палатку, пока ты спала, не хотел разбудить и фотографировал спящую. А потом вдруг понял, что не хочу выходить из палатки. Хочу закрыться в ней ото всех с тобой, раздеть тебя, целовать. Я сам себя испугался – это же Ленка, с ума я сошел?