Ученик аптекаря - Александр Окунь

Эжен, журналист, высокий, поджарый, со щеткой седеющих усов над красиво выгнутым ртом, поигрывая рубиновым кольцом на безымянном пальце левой руки, что-то шептал, наклонившись к Елене, и та, откидывая украшенную гривой золотисто-рыжих волос голову, смеялась, блестя ровными белыми зубами.

Из всех кавалеров только к нему, Эжену, я относился недоверчиво. Мне претили его легкомыслие, хвастовство, манера все превращать в шутку. И еще мне не нравилось его отношение к Веронике, которая, к моему удивлению, спокойно переносила все выходки своего мужа.

— Я вижу, что Эжен тебя… — Аптекарь задумался, подыскивая правильное слово, — раздражает.

Я неопределенно пожал плечами, продолжая мыть колбы.

— Тебе, наверное, мешают его охотничьи замашки, — раздумчиво продолжал Аптекарь. — Он и вправду охотник. За новостями. За женщинами, за острыми ощущениями. И хвастун — по-охотничьи. И это, пожалуй, может раздражать. — Он помолчал. — Но ты не найдешь никого, кто был бы отважнее и вернее Эжена. Тем, что твой любимый Анри строит сейчас свой Агрегат, он обязан именно Эжену, который в Чили, рискуя жизнью, выдавая себя за самого Президента, вытащил Анри из камеры смертников…

И, увидев мой изумленный взгляд, добавил:

— Да-да, из камеры смертников. Но даже и не пытайся его расспрашивать, старый лис умеет заметать следы.

Иногда в их беседах упоминался человек, которого они никогда не называли по имени: «Беглец говорил… Беглец бы сделал… Беглец считал…» Постепенно я понял, что загадочный этот Беглец покинул наш город лет десять тому назад и с тех пор бродит по свету в поисках какого-то таинственного предмета. Время от времени из разных мест приходили от него весточки, и тогда кавалеры оживлялись и, вспоминая подвиги и приключения своего друга, поднимали бокалы, наполненные его любимым барбареско.

— Желать надо не здоровья, а удачи, — подмигивал мне Эжен. — На «Титанике» все были здоровыми…

Да, Вероника была, как всегда, права: это были настоящие кавалеры…

Аптека наша на первый взгляд ничем не отличалась от других аптек. Патентованные средства для излечения и облегчения страданий, начиная от насморка и кончая неизлечимыми заболеваниями, хотя, как утверждал Аптекарь, излечимых заболеваний нет — взять тот же насморк, к примеру, — а есть только периоды, когда болезнь — на долгий ли срок, на короткий ли — прячется, а потом у тебя снова течет, и объясняется это не погодой, вирусами и прочей блажью, а элементарным фактом, что когда есть, из чего течь, то рано или поздно найдется и чему.

Кроме всех этих запечатанных в фирменную упаковку пилюль, таблеток, порошков, эмульсий, мазей, настоек и прочего Аптекарь готовил и собственные снадобья, в соответствии со своими понятиями о заболеваниях, их причинах и методах лечения.

В основе теории Аптекаря лежало представление о четырех сферах и связанных с ними основных потребностях, инстинктах и функциях организма. Человеку свойственна потребность в насыщении, то есть удовлетворение инстинкта питания, потребность в сексе, связанная с инстинктом размножения, потребность в общении — стадный инстинкт и, наконец, потребность в душевном наполнении, связанная с инстинктом творчества, который Магнус называл инстинктом игры: «Тварь мыслящая есть тварь играющая». Инстинкт этот может проявляться в самых разнообразных областях: спорте, политике, бизнесе, искусстве, любви и т. п. Любая болезнь, учил Аптекарь, есть следствие нарушения исправного функционирования либо одной, либо нескольких сфер. Так что для успешного врачевания необходимо прежде всего уяснить, какая сфера и в какой степени расстроена, отыскать причину расстройства и найти способ восстановить изначальную гармонию.

Клиент, явившийся в аптеку с рецептом, получал предписанное лекарство. Если же клиент спрашивал совета, то Вероника, Елена и Мария спешили ему на помощь, рекомендуя разнообразные альтернативы. Но если человек, отчаявшись в конвенциональных методах, искал помощи и спасения на иных стезях, появлялся Аптекарь и после долгих бесед назначал курс лечения в соответствии со своей методой. Порой он заставлял человека изучать китайский язык. В другом случае исцеление наступало после курса танго. Биржа, стихосложение, любительский театр, экстремальные виды спорта — вот далеко не полный список «процедур», находившихся в арсенале Аптекаря. Однако порой он прописывал больному то, что называл эрототерапией.

— Большинство болезней есть результат расстройства сексуальной сферы, — утверждал Аптекарь, сидя в компании кавалеров под чучелом крокодила, — ибо сексуальная потребность тесно связана с потребностью в общении, с потребностью в творчестве и даже в питании.

— А каким образом это связано с питанием? — поинтересовался Поляк. — В том смысле, что на голодный желудок не больно-то…

— Фи, — наморщил нос Эли. — Элементарная диалектика. Как сказано: «И очищу тебя». Извержение есть процесс, противоположный наполнению, причем доставляющий не меньшее наслаждение…

— Большее, — перебил Кукольник.

— Особенно когда совсем невтерпеж, — согласился Аптекарь и продолжил: — Человек есть попытка гармонии в мире, который выше его разумения, мире, сотканном из оппозиций: правое — левое, высокое — низкое, холодное — горячее…

— Зло — добро, красота — уродство… — Оскар сделал нетерпеливый жест.

— Вот именно, — кивнул Аптекарь, — а раз так, излечение начинается с преодоления этих оппозиций, на первый взгляд непримиримых, то есть создания ситуации, где правое неотличимо от левого, высокое является низким, где горячее и холодное, красота и уродство суть одно и то же, а зло и добро сплавляются в амальгаму. Нет в этом мире ничего полярнее мужчины и женщины. Поэтому акт соития есть священный акт, имеющий отношение не столько к инстинкту размножения, сколько к достижению заветной гармонии. Что такое мистерии и оргии Древнего мира как не попытка приобщения к космосу? «Тикун» — исправление? — Он бросил взгляд в сторону Эли. — Каббала до кабалы? А институт священной проституции?

Надо сказать, что Аптекарь с энтузиазмом и уважением относился к институту проституции, вызывая этим гнев и возмущение феминисток и либералов.

— Проститутка — не жертва общества, а сестра милосердия, — сказал он. — Это вообще наиболее честный вид общения между полами, в котором нет места ни разочарованиям, ни ревности, ни обманам.

— А все эти стоны? — усомнился Анри.

— Это не обман, — твердо произнес Аптекарь. — Это терапия. Театр. Нечто вроде органной музыки в церкви. Прерывистое дыхание, страстные стоны не мешают им постоянно наблюдать за клиентом, чутко прислушиваться к его реакциям, желаниям, возможностям. Они исполняют свою работу честно, зная, что потом будет перерыв, сигарета, чашка кофе и никакого алкоголя, это как у летчика перед полетом, спасателя перед операцией. Они редко получают сексуальное наслаждение, но получают удовлетворение от хорошо, профессионально исполненного долга. По невежеству своему, — продолжал Аптекарь, — мы ассоциируем публичный акт соития с язычеством. Меж тем он является воплощением наибольшей святости в религии, из которой произросли христианство и ислам. В отличие от язычников с их культом обнаженного тела, евреи были пуританами Древнего мира. В центре их Храма находилось помещение — Святая святых, куда вход был запрещен всем, кроме первосвященника, и то раз в году, в Судный день. Такой концентрации и мощи бушевала энергия в этом пространстве, что нередко сердце первосвященника не выдерживало напряжения, и он падал замертво. А чтобы в случае смертельного исхода можно было убрать тело, не оскверняя святости места, перед тем как первосвященник входил в Святая святых, к его ноге привязывали веревку, при помощи которой тело выволакивали наружу.