Нелегкая победа - Велма Финнеган

Однако, как оказалось, все это время он не забывал о деле.

— Если бы вы смогли взглянуть на наш план с моей точки зрения, — сказал он, — вы бы не считали его таким несбыточным. По дороге домой я покажу вам место, о котором говорил, и вы не сможете его не полюбить. Потом я принесу подробные карты, и вы постепенно во всем разберетесь.

Патриция, напротив, успела начисто забыть о предложении, которое теперь показалось ей источником всех ее неприятностей.

— Честно говоря, мистер Флетчер, — сказала она, — вы самый бесцеремонный и самонадеянный человек, которого я когда-нибудь видела. Вы уже пытались впутать меня в это дело и продолжаете твердить мне о нем даже сейчас, когда я вообще не уверена…

Он быстро взглянул на нее поверх плеча Дженни, и его темные глаза вспыхнули, как у дикой кошки.

— Не уверены, что вы выйдете отсюда на своих собственных ногах? — неожиданно резко закончил он фразу. — Вот что я вам скажу, мисс Лейн. Вы не только выйдете отсюда на своих ногах, хотя, не спорю, сначала опираясь на костыли. Вы будете снова играть в гольф и, более того, вы будете побеждать. Я лично собираюсь об этом позаботиться. И еще, мисс Лейн, — взгляд его смягчился и в нем появились смешинки, — хотя вам и предстоит стать первой женщиной, разработавшей проект чемпионата по гольфу, хочу вас предупредить, что правила на этом чемпионате будут самые строгие и справедливые, так что вы, как автор разработки, не будете иметь на нем никакого преимущества.

— Господи, Боже мой, — в замешательстве пробормотала Патриция, — вы можете называть меня по имени.

— А вы сможете называть меня как вам будет угодно, но не раньше, чем сможете ходить, — сказал Рональд Флетчер, похлопав Дженни по плечу и поднимаясь со стула.

Минуты казались часами. Патриции ничего больше не оставалось, кроме как молча лежать и наблюдать за игрой Рона и Дженнифер. Было видно, что он успел полностью завоевать доверие и дружбу ее дочери. Вероятно, это случилось в ту ночь после аварии, когда девочка беспокоилась, что мама может умереть.

Именно так, думала Патриция, прислушиваясь к их разговору. Они похожи на людей, которые вместе перенесли что-то тяжелое и страшное. Что-то, что их сблизило.

Она видела, как бережно он обращается с ее дочерью, и поэтому не могла не доверять ему. Но именно сейчас она особенно остро чувствовала ту огромную мужскую силу, которая исходила от него, и это вызывало у нее тревогу.

Или она опять бредит под действием лекарства? Сейчас Патриция не была ни в чем уверена. Только в одном она не могла ошибаться: каждое его движение, жест, слово, его мягкий юмор и непобедимая уверенность заставляли окружающих, и ее в том числе, чувствовать, что он мужчина в полном смысле этого слова. Патриции вдруг стало неудобно, что он видит ее в таком немощном состоянии.

Однако действие лекарства кончалось и ее опять начала мучить жестокая боль в колене. О новом уколе она могла сейчас только мечтать — перед общим наркозом делать его было нельзя. С каждой минутой, приближающей ее к операции, боль становилась все сильнее, а ее эмоциональное состояние было едва ли не хуже, чем физическое. Кроме предоперационного страха и беспокойства за свою дальнейшую жизнь, Патриция испытывала еще много других противоречивых чувств. Она была зла на Рона Флетчера за его бесцеремонное вмешательство в ее личные дела и при этом благодарна ему за помощь и поддержку. С одной стороны, Патриция не могла простить ему возмутительную уверенность в том, что она обязана согласиться на его предложение; но, с другой стороны, в самом этом предложении не было ничего унизительного или невыполнимого. Казалось, сама судьба была с ним в сговоре. А с какой самонадеянностью он пообещал Дженни, что научит ее кататься на лошади! Под влиянием внезапного чувства, похожего то ли на ревность, то ли на угрызения совести, Патриция вдруг подумала о том, как быстро Дженнифер привязалась к первому мужчине, с которым ей довелось близко познакомиться.

Ладно, решила Патриция, совсем запутавшись в своих мыслях. В конце концов, он хоть верит в мое выздоровление, в отличие от доктора Майера.

Боль острыми волнами распространялась от колена, отдаваясь во всем ее измученном теле. Патриция опять потеряла способность здраво мыслить и была даже рада, когда сестра пришла наконец делать ей укол для подготовки к наркозу.

Будь что будет, подумала она мрачно, чувствуя, как игла вонзается в ее плечо. Пусть Майер делает с ней все, что считает нужным, только бы больше не было этой ужасной боли!

— Сейчас вы почувствуете сонливость, — добродушно сказала сестра. — Через несколько минут санитары привезут каталку, и мы доставим вас в операционную.

Сонливость? — повторила Патриция про себя. Нет, это скорее похоже на наркотический туман… или дурман?

Слова вдруг стали казаться ей какими-то странными, как будто она слышала их первый раз…

Туман… Дурман… Роман…

Ей казалось, что она громко смеется над нелепостью происходящего вокруг и внутри нее. На самом деле Патрицию уже везли по коридору в операционную, и она пыталась ответить на какой-то вопрос о гольфе, заданный одним из санитаров. Но она не могла подобрать ни слова, и губы не повиновались ей.

Затем над ней склонились люди в халатах. Она узнала голос доктора Майера, хотя теперь он звучал резко и повелительно. Анестезиолог, пожилой добродушный человек в очках, ввел иглу ей в вену и сел рядом с ней. Через какое-то мгновение Патриция услышала:

— Она готова, доктор.

Она вдруг испугалась, что операция вот-вот должна начаться, а она все еще находится в сознании. Теперь она боролась со своим рассудком, заставляя его отключиться.

Не волнуйся, скоро все опять встанет на свои места, говорила она себе. Скоро ты опять сможешь принимать решения, распоряжаться своей жизнью и заботиться о Дженни.

Патриция слишком привыкла сама отвечать за себя и за свою дочь, и никто не мог этого изменить, даже Рональд Флетчер. Но сначала она должна была вырваться из чуждого ей мира боли и страха.

И усыпленная наконец наркозом, Патриция погрузилась в мир воспоминаний. Она снова была ребенком и сидела, как недавно ее дочь, на коленях у мужчины, сильного, надежного и непоколебимого, как скала. Это было жарким летним вечером в далеком городке, на крыльце дома, стоящего на тихой улице…

— Пойдем-ка спать, радость моя, иначе мы с тобой сейчас уснем прямо здесь.

Голос Патрика Лейна, медлительный и слегка скрипучий, как его любимое старое кресло-качалка, сопровождал окончание каждого дня маленькой Патриции, и она всегда с нетерпением ждала этих минут. Ей, конечно, нравилось, когда он хвалил ее за успехи в, школе, следил за ее играми с соседскими детьми или, рассеянно гладя ее по плечу, слушал, как она что-то ему рассказывает. Но больше всего она любила в предзакатный час сидеть около дома на широких отцовских коленях и, прижавшись к нему, беседовать с ним на своем детском языке или просто молча наблюдать, как садится солнце. Правда, он не принадлежал ей полностью и в эти минуты. Она всегда чувствовала, как он прислушивается к звукам, доносящимся из дома, где находились мама и Энни, ее маленькая сестренка. Но в эти волшебные мгновения перед закатом отец был наиболее близок с ней.