Визитатор - Светлана Белова

Его помощники всыпали в котел мелко нарезанные овощи. Повар водрузил крышку на место и продолжил менторским тоном.

— Так вот, в самом конце, не ранее, бобы солим, добавляем отваренные и мелко нарезанные морковь и пастернак и только после этого, подчеркиваю, только после этого заправляем кусочками сочного слегка поджаренного сала с луком. И — долой с огня. Секрет, как видите, прост: сало добавляется в самом конце и оно ни в коем случае не должно быть пережаренным, иначе блюдо потеряет свой утонченный вкус.

— Очень интересно. Вы так подробно объяснили, брат Бернар, что мне не терпится попробовать, — усмехнулся викарий, еще раз обвел взглядом кухню и подвел итог. — Ну что ж, я удовлетворен. Кухня содержится в чистоте.

— Истинно так, святой отец, — подтвердил повар. — Иначе и быть не может, ибо каждую субботу мы вчетвером да еще дежурный брат скоблим и начищаем все до блеска. За то время, что я тут хозяйствую, жалоб не было.

— А кладовые?

— О, там тоже все в порядке. Вся провизия у меня на счету. Да вот, убедитесь сами.

Повар взял один из висевших у него на поясе ключей и отпер дверь кладовой. Матье де Нель стал перебирать аккуратно выложенные припасы, не ленясь заглядывать внутрь полок.

Камерарий внимательно следил за его действиями. Да, посланник епископа оказался непрост. Хорошо это или плохо? Над этим стоит подумать. Брат Жильбер перевел взгляд на аббата. Отец-настоятель выглядел уставшим — немудрено: викарий ничего не пропускает, везде сует свой длинный острый нос. Брат Жильбер не согласился бы сейчас оказаться на месте аббата. Возможно потом, но не сейчас.

Повар запер дверь кладовой и, посмеиваясь, сказал:

— Я, ваша светлость, ключ всегда ношу при себе, дабы лишний раз не вводить их греховную плоть в искушение, — и брат Бернар, совершенно не стесняясь, кивнул в сторону помощников, которых «деликатное» замечание наставника никак не смутило — видимо привыкли.

Дождь шел всю ночь, утихнув только перед самым рассветом.

Время неумолимо близилось к Утрене, а брат Жан никак не мог заставить себя подняться с постели. В другой раз он охотно подремал бы еще на радость братии, аббат все равно сделал бы вид, что ничего не произошло, но присутствие в обители визитатора делало подобную вольность невозможной. Поэтому брат Жан с трудом разлепил глаза, не спеша сел, покряхтел, почесал давно небритую тонзуру и, обув сандалии, вышел из кельи.

В монастырских переходах было темно и тихо. Сделав несколько шагов, пономарь хлопнул себя по лбу и вернулся. Он долго и безрезультатно шарил под кроватью в поисках масляного фонаря.

— Разрази меня гром, если я знаю, куда он подевался. Ладно, и так обойдусь.

Брат Жан, действительно, не нуждался в фонаре. Он знал дорогу, как свои пять пальцев, и даже мог бы пройти по ней с закрытыми глазами, ни разу не заплутав.

Четыре года назад он убедил аббата отдать ему монастырскую колокольню в полное распоряжение. Уж очень ему хотелось стать пономарем. Почему? Он и сам не мог бы толком объяснить. Но брат Жан, и в миру и после пострига, привык получать желаемое.

Братский корпус располагался над галереей клуатра, что примыкала к старой романской базилике. Специальная лестница соединяла церковные хоры с кельями — удобство, которым монахи очень дорожили, особенно во время частых пасхальных служб.

В тишине предрассветного часа шаги пономаря звучали гулко, отражались от массивных каменных стен и растворялись под высокими церковными сводами.

Пройдя через хоры, брат Жан открыл маленькую угловую дверцу. В нос ему ударил резкий запах сырости, заставив поморщиться. Узкая крутая лестница — он давно окрестил ее крысиным ходом — вела на колокольню и доставляла ему большие неудобства.

— Вот проклятье! — выругался брат Жан. Оступившись, он больно ударился плечом о стену, постоял какое-то время, растирая ушибленное место и костя на чем свет стоит того, кому пришло в голову соорудить такую узкую лестницу.

Со дня последней драки в заплеванной таверне в предместьях Орлеана прошло не менее двух месяцев, а плечо — будь оно неладно — продолжало временами ныть. Несмотря на это, воспоминания о том вечере грели ему душу, ибо воскрешали в памяти шальные дни, проведенные на улице Фуарр.

Много лет назад он пришел в Париж из Амьена с тощим кошельком на поясе и одной сменой белья в заплечной суме, но с горячим желанием в короткое время исправить этот досадный недостаток.

Полдня он колесил по Парижу, разинув рот. Как и всякого провинциала, город поразил его воображение своими размерами, шумом запруженных улиц, а главное — количеством таверн, винных погребков и всякого рода питейных заведений.

Везде, а в особенности на Большом мосту, где по одну сторону выстроились лавки менял, а по другую ювелиров, можно было услышать не только любое наречие, существовавшие во французском королевстве, но и чужеземный говор. Разглядывая прилавки в рядах Торговой галереи, где продавали украшения, книги и необыкновенно красивых кукол — изделия парижских мастеров, — он окончательно убедился в великолепии Парижа. Словом, с ним произошло то же, что и с большинством приезжих — он не устоял перед очарованием несравненного города.

На левый берег Сены, населенный преимущественно студентами, клерками и бедными дворянами, он переправился ближе к вечеру и без труда отыскал улицу Фуарр. Она поднималась вверх от реки и выходила прямиком к школам факультета искусств. По вечерам ее закрывали двумя шлагбаумами, что, впрочем, никак не стесняло жизнь и передвижение неугомонных школяров.

Он спросил у проходившей мимо ватаги студентов, где найти школу «Красной лошади», в которую зачислялись выходцы из Пикардии. Компания не обратила на него никакого внимания, увлеченно обсуждая, как ему показалось, только что прослушанную лекцию. Такое пренебрежение его не обескуражило, напротив, он с завистью глядел вслед удалявшимся студентам, представляя, как и сам вскоре станет частью этого братства.

Школа «Красной лошади» открывала улицу Фуарр слева и была первой среди десятка домов, где нижний этаж служил залом для преподавания, а верхний — съемным жильем для студентов. Покосившийся деревянный конек на ее крыше давно утратил свой первоначальный красный цвет, став бурым с серыми разводами. Да и само здание не мешало бы, если не отремонтировать, то хотя бы подправить. Тем более удивительно на этом фоне общего запустения смотрелась добротная новая дверь, перед которой он остановился, пытаясь унять прыгавшее в груди сердце.

Из открытых окон первого этажа доносилось невнятное бормотание. Он с минуту прислушивался, но так и не смог понять толи лектор продолжает занятие, толи кто-то из студентов бубнит себе под, заучивая урок. После того, как он постучал в дверь, бормотание прекратилось, послышались шаркающие шаги и на пороге школы появился регент — человечек неопределенного возраста с тусклым голосом и слезящимися глазами.