Однополчане. Спасти рядового Краюхина - Валерий Большаков

А тут надо по-настоящему погрузиться в тутошний мир, в общество, понять его и принять, стать своим.

Или он попусту себя пугает, и на самом деле все не так уж и страшно, и «первый контакт с иной цивилизацией» произойдет спокойно и без напряга?

Узнаем во благовремении… (Та еще фразочка, особенно на выходе из межвременного туннеля!)

По лесу Исаев с Тимофеевым топали с оглядкой, вот только заросли тут не тянулись сплошняком, и поля с лугами приходилось перебегать. На пути попадались сгоревшие танки, немецкие и советские. В одном месте землю пропахал сбитый самолет, в другом обнаружились окопы, полузасыпанные – поперек траншей вели следы гусениц танков.

Когда показалась деревня, то обнаружился перекресток, где торчал столб с указателем – белой дощечкой, на которой были выведены черные буквы – готическим шрифтом. Starinka.

Позже Марлен плоховато понимал, зачем он полез в Старинку, коли она была занята немцами. То ли порыв какой был, то ли, как отец говаривал, «моча в голову стукнула», а только Исаев стал красться, пробираясь в деревню огородами, прячась за сараями и прочими коровниками. Тимофеев шагал сзади, шумно дыша.

А Марлен осторожно ступал впереди, сжимая свою винтовку без патронов.

Сбоку виднелась покосившаяся изба-пятистенок, все три окна были закрыты ставнями, да и разросшиеся яблоньки-дички загораживали возможный просмотр. Впереди стояли два больших сарая из серой битой дождем доски, и было похоже, что между ними имелся проход. По крайней мере, тропа туда вела.

По заросшему травой огороду Исаев пробежался, едва ли не на пуанты вставая, а потом под стенку хозпостройки, и бочком, бочком…

Немец появился совершенно неожиданно. Ни звука шагов, ни голоса, ничего не было слышно, когда Исаев приближался к углу сарая. И тут вышел фриц.

Это был офицер, потому как носил на голове не пилотку, а фуражку. На погонах у него было по одной ромбической звездочке[2], на плече болтался «шмайссер». Немец шел спокойно, по-хозяйски.

Марлен, совершенно не думая, изо всех сил ткнул его штыком в грудь. До этого он никогда в руках не держал винтовки, даже в армии, и в жизни не выполнял старую команду «Коли!», но удар оказался точен – граненый штык пронизал тевтонское сердце. Немец как шел, так и упал, утягивая винтовку, и «попаданец» тут же бросил ее.

Исаева чуть не стошнило, но страх пересилил – он присел и стал срывать с трупа автомат.

– Ты его убил! – громко прошептал Тимофеев.

Марлену в этот момент больше всего захотелось выматериться, но он сдержался. Расстегнув на немце пояс с кобурой, он выдернул его, зверея, из-под мертвого тела и сунул Виктору.

– Держи!

– Ой, спасибо…

– Ой, пожалуйста.

В это время где-то за сараем, за забором зазвучала громкая немецкая речь. Марлен вскочил и бросился бежать.

Он остановился лишь в зарослях за перекрестком, обнаружив рядом бурно дышавшего Витьку.

– А чего мы… обратно? – спросил Тимофеев, отпыхиваясь.

Исаеву стало стыдно – все его навыки и «солидный» опыт десантника смыло, как бумажку в унитаз, едва только подступила реальная война. Марлену отказал и ум, и вообще всякая сознательная деятельность, а эмоции выдали одну команду: «Бегом марш!»

Но не признаваться же в трусости?

– А ты слышишь, где бой идет? – заговорил Исаев с напором. – На западе! Наверное, там наши, в окружение попали. Пойдем к ним. Лучше всей толпой к линии фронта идти, чем в одиночку.

Выкрутился…

– Правильно! – одобрил Вика.

Тут из деревни донеслись крики, раздались выстрелы.

– Бежим!

И друзья почесали обратно, забирая в сторону. Бежали через луг, бежали лесом и со всей прыти выскочили на грунтовку, петлявшую между деревьев. Марлен так громко дышал, так бухало его сердце, что он не разобрал даже лязга гусениц и рева дизеля.

Танк «Т-34» показался сразу и весь. Качнувшись, он остановился в каких-то метрах от замеревшего Исаева. Клацнул передний люк, и из машинного нутра выглянул потный механик-водитель.

– Тебе что, повылазило? – заорал он.

Тут же открылся люк на башне, и показался офицер в фуражке.

– Красноармеец! – властно окликнул он. – Ко мне!

Исаев тут же подбежал, глянул снизу вверх – и узнал офицера. Это был тот самый мужик с фотографии. Качалов.

– Товарищ генерал-лейтенант! – крикнул Марлен. – В Старинке немцы! Вот!

В доказательство своих слов он показал «шмайссер».

Качалов усмехнулся.

– Немцы тебе сами его дали?

– Да не-е, я их офицера… того… штыком. Патроны кончились.

– Окруженец?

– Так точно… то есть да![3]

– Залезай на броню!

– А нас двое!

– Вот вдвоем и залезайте.

Марлен живо залез на танк, радуясь хоть какой-то безопасности. Танк все-таки!

Тимофеев вскарабкался следом.

– Ух, здорово!

– Ты держись.

«Тридцатьчетверка» дернулась и покатила, переваливаясь на ухабах, а Исаев ощутил вдруг чувство некоей причастности ко всему – к этому танку, к лесу, к земле вокруг, к стране, которую в его окружении стеснялись звать родиной, к тем людям, что не стыдились любви к отчизне и бились с врагом. А он – с ними! Он – один из них, и только что убил немца…

«А я его сюда не звал!»

Танк между тем, одолев лесную дорогу, выехал к командному пункту на опушке леса. Дальше стелилось поле, по нему шли танки – наши, «Т-34» и тяжелые «КВ», – а по ним вела огонь немецкая артиллерия. Взрывы так и бухали, выбрасывая тонны земли, мешая пыль с клубами дыма. Три или четыре танка горели, но и на стороне противника тоже коптило чадом.

Качалов покинул «тридцатьчетверку», и к нему тут же подскочил местный краском – красный командир. Понятие «офицер» пока что было не в ходу.

– Командир 207-го танкового полка Агафонов! – отрекомендовался он.

– Вольно, Агафонов, – отмахнулся командарм. – Что, никак?

– Бьемся, товарищ генерал-лейтенант!

– Я вижу… Бурков где?

– Здесь, товарищ генерал-лейтенант!

– Зови его.

– Есть!

Агафонов послал за командиром дивизии, и полковник Бурков не заставил себя ждать.

– Докладывай, Василий Герасимович, – устало сказал Качалов.