Клетка - Стеф Хувер

Но мое счастье было обманчиво. Стоило только расслабиться, как оно превратилось в зыбучие пески, которые, как известно, губительны.

Вдоволь наигравшись Шоном, соседки переключились на парней постарше, которые на все лето сняли коттедж неподалеку. Мой кузен не тот человек, который зализывает раны в одиночестве. Он опять заметил меня.

– Ты хочешь стать знаменитой? Ты хочешь, чтобы на тебя смотрели и узнавали? – шептал Шон, наводя на меня свою камеру.

Я чувствовала себя беззащитной ланью, на которую наставил ствол ружья охотник.

– Смотри, нет ничего страшного, – увещевал мой мучитель. – Просто замри в той позе, в которой я скажу.

Шону нравился мой страх, моя скованность и стеснение. Его камера представляла все совсем в ином свете. Разумеется, он показывал только те снимки, которые было можно показывать. Бо́льшую их часть он прятал от глаз посторонних, наверняка под какую-нибудь невинную обложку.

– Ты станешь такой же знаменитой, как Алиса Лидделл, – говорил кузен и даже подарил мне книгу Льюиса Кэрролла.

Я порвала ее тем же вечером. Не читая. Просто потому, что от Шона ничего хорошего ждать не приходилось.

Разумеется, меня опять выставили полной идиоткой. Папа кричал, что ему стыдно за мой поступок. Во-первых, я покусилась на книгу, во-вторых, нарушила правила приличия: с подарками кузена так не поступают!

Меня наказали, обязав склеить, а потом выучить наизусть всю «Алису». До того момента, пока я этого не сделаю, мне запретили общаться с кем-либо и заперли. Это было ужасно! Прикасаться к вещи, которую трогал Шон, мне казалось омерзительным. Хотя находиться под замком, вдали от кузена с его фотоаппаратом и гадкими фантазиями – почти награда.

Я решила дождаться момента, пока он уедет, а потом уже придумать, как быть. Мне оставалось вытерпеть пару недель. К разочарованию родителей привыкать не приходилось. Подумаешь! Да и Ло меня поддерживала. Даже разбила копилку, едва проводили кузена. Сбегала в книжную лавку, купила еще одну «Алису», передала ее мне в окно и вызвалась склеить книгу Шона.

Моя сестра – ангел!

Та «Алиса» и сейчас у меня на полке. Ее я берегу, хотя до сих пор помню наизусть. А для этого мерзавца, живущего сейчас в моем подвале, я приобрела особенный экземпляр – в современном оформлении, яркий, карманного формата, чтобы пролез в окошко для Черри. В моих глазах он здорово уступал тому, старенькому изданию.

Просунула под дверь:

– Вот! Выучишь наизусть.

– Хорошо, – прошелестел Шон. – В детстве мне нравился Льюис Кэрролл.

Врун, лжец! Строит из себя святую невинность! Посмотришь и даже не подумаешь, что он мог вытворять такие гадости.

– Я рисовал иллюстрации: Белого Кролика, Алису, Чеширского Кота, Герцогиню, – принялся перечислять он, словно надеясь, что я забуду обо всем, обо всех своих унижениях.

Но эти слова напомнили мне про другие рисунки. Я нашла их в первый день, когда вырубила Шона шокером, чтобы спустить в подвал. Несколько страничек в блокноте, карандашные наброски.

Вьюнок, обвивающий тонкую лозу. Такой хрупкий, нежный. Как я не увидела тайного смысла? Вьюнок – убийца. Он душит в своих объятиях. Он смертоносен для неокрепшего стебля.

Или птица с перебитым крылом. В ее глазах застыла боль… Надо домыслить. Боль, потому что смотрит она в глаза охотника! А тот еще и упивается своей жестокостью, делая последний набросок.

Или третий. С ангелом!

С плеча сполз оборванный хитон, крылья обломаны, взгляд затравленный, полный безнадеги. Ангел прячется. Выглядывает из укрытия в надежде, что его не заметят. Я будто увидела в этом ангеле свою душу. Показалось, впервые Шон сделал нечто на самом деле имеющее отношение ко мне, а не только к его похоти.

Не в силах выбросить их из головы, я выскочила из подвала.

Где они? Где эти картинки? Зря я оставила их у себя! Пожалела… Слишком уж хороши. Обманчиво просты. Безыскусны.

Разорвать в мелкие клочки! Швырнуть с обрыва! И пусть вода унесет любое напоминание… Потому что нет в Шоне невинности! В каждой его зарисовке скрыта жестокость и испорченная суть. Он извращает все, к чему может прикоснуться. Патологически!

Я побежала к реке, к нашему с Ло месту. Там особенно сильное течение. Если бы это было возможно – бросить вместе с бумажками все воспоминания, чтобы они не травили мне жизнь! Или смыть с Шона всю грязь! Но грязь с души не смоешь…

Неделя без учеников тянулась бесконечно, а с учениками пролетела, как смерч, оставив за собой не меньше разрушений. Шейла просто не верила, что на ее уроках присутствуют девушки и парни из так называемой элиты. Они хамили, огрызались, как свора одичавших псов. Еще и строили из себя невесть кого! Будто не богатенькие родители вложили немалые деньги в их обучение, а они сами.

Понятно, почему по уставу предписаны такие жесткие требования – чтобы «сливки общества» не разнесли в пух и прах школу, не перетрахали все, что движется, не поубивали друг друга и учителей заодно.

Шейла не помнила, чтобы в юности она была такой же. А ведь между ней и учениками крошечная разница в возрасте! Правда, училась девушка в самой обычной школе. И слава богу! А вот с Брэдом отец решил выделиться… В конце концов, единственный сын.

Брат не хотел ехать сюда. Придумывал причины и оправдания. Даже подговорил девчонку из средней школы, чтобы та брякнула про беременность от него. И на что только надеялся? Их легенда просуществовала ровно два дня. Пока отец бесцеремонно не притащил бедняжку в клинику. А там… Даже анализы делать не пришлось – девчонка сама во всем созналась. Под таким-то напором!

А если исчезновение Брэда – тоже спланированная мистификация? Но тогда почему по прошествии двух месяцев он ни разу не связался с Шейлой? Перестал доверять сестре? Не может быть.

В кармане пиджака лежал обрывок, найденный в песке. Послание. Сигнал. Или призыв о помощи? В минуты отчаяния, когда девушке уже казалось, что все затеяно зря, что нет ни малейшей зацепки для того, чтобы разыскать брата, Шейла прикасалась к клочку бумаги – становилось легче.

Говорят, в то же время уволилась мисс Розенберг – предыдущий учитель химии. Девушка видела ее фото в альбоме. Миленькая. Молодая. Возможна ли романтическая подоплека?

Зацепившись за эту идею, Шейла даже порылась в архивах и нашла номер мобильного этой Розенберг. Представила себе разговор: «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!» – «Вы работали там-то?» – «Работала». – «И мой брат сейчас с вами?» Бред, конечно. В мысленных диалогах Шейла сильна не была. Да и номер сначала оказался недоступен, потом занят… И так несколько раз. Что это? Знак, что не стоит соваться? Интересно, копы проверяли эту гипотезу с учительницей? Или доблестной полиции проще, когда «сам удрал»?