Гиперборей - Юрий Никитин

Над ним колыхалось огромное звездное небо, воздух былхолодный, с сильным запахом гари. Под ногами хрустели головешки, луна пряталасьза тучами. Он передернул плечами — свежо. Заскакивал в подвал, зная, что надголовой три поверха огромного терема из толстых бревен, а вылез прямо будто всередине скифской Степи. На востоке над самым виднокраем серела полоска, будточерное небо какая-то сила отрывала от такой же черной, как деготь, земли. Этасила звалась Белым Светом, что Род создал в первый день творения. Белый Светмогучим клином вонзился между землей и небесной твердью, победно теснил ночнуютьму.

Ноги по щиколотку погрузились в теплый пепел. В сторонегорел костер, ветерок принес пьяные вопли и запах жареного мяса. Олег прокралсяк темнеющим силуэтам построек. Конюшня сгорела начисто, как и кузня, а ближайшиехаты зияли голыми балками крыш.

Глаза привыкли к скудному свету, он пошел скользящим шагом,как учил его Мрак, великий охотник и самый старый друг: под ногами не щелкнулни единый древесный уголек. Сделав круг, он зашел к сидящим у костра с тыла, приселво тьме, начал всматриваться, вслушиваться в песни. Что за народ обры? Он виделмногие племена и по одной пряжке мог сказать: крупное племя или нет, управляетвождь или старейшины, власть выборная или по наследству, каким богампоклоняются...

С содроганием понял, что обры — исключение из всех известныхплемен. Славянские ли кузнецы, скандинавские, германские или восточные — оружиекуют, как цветок на клинке оставят, узор хитрый, а рукоять вовсе в обликепрыгающего барса или грифона делают. А чеканка, отделка серебром и золотомшеломов, конской сбруи, поясов, ножен? Щиты — картины: василиски, птицы Сирин,полканы, разрыв-трава и цвет папоротника... А вот у обров мечи — плоские,мертвые, без узоров. Щиты — обтянутые кожей плетенки из лозы чтоб меч, скользнувпо одной, тупился о другую. Ножны — только ножны, пояса — пояса, на шеломе, чтона голове красуется — не на пне! — даже намека нет на узоры.

Он передвинулся, всматриваясь в пирующих обров до рези вглазах. Невероятно! Раньше был уверен, что такой народ не может возникнуть.Существует богами данная связь между человеком и тем, что мастерят его руки. Пооружию, одежде, домашней утвари, по узорам, которыми народ изукрашивает их,Олег безошибочно узнавал, как работают головы и сердца, понимал характер, чуялгорячую кровь или рыбью, видел умение уживаться. Бросив беглый взгляд на узорклинка или одежду, он уже знал, что ожидать от этого человека, не как воина, аименно человека...

Видя обров, содрогался.

Он попятился в темноту, его трясло. Он ощутил себя слабым,беспомощным. Неужто опять его ведет незримая сила, более мощная, чем он сам?Нельзя остановиться, говорить с обрами, убеждать их, пробовать повернуть кДобру... Души обров поразило что-то ужасное, они черные внутри, и такой народили племя, а скорее воинское братство, — обречены. А он обречен вести сними бой.

Олег устало, словно нес на плечах горный хребет, потащилсяобратно в лес.

В пещере он долго и безуспешно звал Тайных. Да, онотступник, ибо оставил волховство, стал ведуном, ищет новые пути к Истине. Ноиз Семи Тайных ненавидит его только Фагим, глава Совета, с остальными удавалосьмысленно общаться все годы. Они осуждают за отступничество, по-прежнему верят встарые пути, но все же общались!.. Или он сам настолько выпал в этот плоскиймир, что утерял былую мощь, может общаться лишь, как и все здесь, —криками и жестами?

Голова раскалилась от усилий, но под плотно стиснутымивеками он видел только черноту. Поплыли светлые пятна, потом — цветные,замелькали узоры, словно жилки на молодом листе, но всматривался напрасно —просто пятна, просто узоры, что исчезали, размывались, заменялись другими. Онощутил слезы на щеках. Соленые как море, горькие.

Когда рассвет оттеснил ночь, Олег выбрел из пещеры навершину холма, лег за огромным валуном, похожим на исполинский бараний лоб.Высоко в небе загорелись облака, подожженные стрелами Сварога, как совсемнедавно горел терем племенного вождя дулебов. Олег перевернулся, уткнул горячийлоб в холодную землю. Увы, Апия, мать-сыра земля, заботливо охлаждала жар своегодитяти, лелеяла по-матерински, но молчала. Богиня знала все ответы на старыевопросы, но жизнь уже мчалась новыми, неведомыми ей путями.

Над головой заверещали птахи. Наскоро почистились,упорхнули, трепеща от возбуждения крылышками, спеша первыми осмотреть трухлявыепни, стволы, муравьиные кучи. Поздняя пташка глазки продирает, а ранняя уженосик прочищает.

Он затянул ремень на плече, закрепляя перевязь с мечом наспине, неслышно побежал вниз к селению дулебов. Решение, которое принял, былотаким простым, плоским, что стало горько от непочтения к самому себе — вмирской жизни сложностей нет вовсе! Но опасности и крови — много.

Десятник Дупоглазорук пировал с лучшими воинами. Теремсгорел, а из оставшихся домов лучший оказался у нового войта. Теперь войт виселна воротах — посинел, язык вывалился, глаза, как у совы: веревку выбралипотолще, шершавую, чтобы не задавила сразу. Всю ночь слышны были хрип, стукбосыми пятками в толстые доски. Затих лишь к утру. Бабу зарубили — выла громко.Две малые дочки, в разорванных сарафанах, истерзанные грубыми утехами,прислуживали страшным обрам. Была еще одна, но та не выдержала. Кацапаган,старый вояка, предложил свой кинжал тому, кто придумает что-то новенькое.Выиграл, конечно, он сам, но едва не разорвал ее пополам, потом она чудом незадохнулась, а под конец детская спина хрустнула, и девчонка пересталадвигаться, но еще жила. Ее сбросили с крыльца, а затем кто-то из обров, проходяк колодцу, равнодушно наступил сапогом на тонкое горло, услышал хруст и пошелдальше.

Они пировали с вечера, похоронив убитых, смыв копоть послепожара. Дупоглазорук остался старшим: проклятый пещерник выбил стрелами всюверхушку. Трудностей Дупоглазорук не ждал. Сейчас десятник, завтра будетсотником, как только известие о резне донесется на конских копытах до походногохана. А пока он с лучшими из уцелевших пил странное вино, приготовленное измеда, — сладкое, липкое, но с мощным ароматом, и крепкое, как удар кулакав боевой рукавице.

Кацапаган в который раз рассказывал о схватке у ворот, когдаедва-едва не поразил увертливого пещерника — еще миг, и тот бы пал от мощнойдлани Кацапагана. Его слушали вяло, пили хмуро. Ермагама швырял обглоданнымикостями в младшую дочь, стараясь попасть в глаза. Заплаканная, она не пыталасьуворачиваться, едва держалась на ногах, по внутренней стороне детских ножектекла струйка крови.

— Это кто-то из наших, — заявил десятниксвирепо. — Дулебы воевать не умеют, мы их стерли в прах в первом жесражении!.. Это какой-то из наших!.. Я слышал, не все приняли начертанныйбогами путь.

— Те ушли давно, — пробормотал Кацапаган. —Когда хан Обад принял новую религию... Не все согласились отдать всех своихбогов за одного чужого. Не все!

— Это было давно, — согласился третий, ветеранмногих войн Кратагак, — к тому же то было далеко, на родине. Откуда взялсяэтот?