Скеллиг - Дэвид Алмонд

Под оком бдительным кряхтя,

Там дети день проводят зря,

Что мне не по нутру.[4]

Она захлопнула книгу.

— Это тоже Блейк. Ты хоть знаешь, кто такой Уильям Блейк?

— Нет.

— Он писал картины и стихи. Ходил почти всегда без одежды. И видел ангелов в собственном саду.

Она поманила меня пальцем. Я перелез через низенькую ограду и сел на одеяло рядом с ней.

— Тише, — приказала она. — Замри. Слушай.

— Что слушать-то?

— Просто слушай.

Я прислушался. На Вороньей улице и дальше, к юроду, шумели машины. Еще пели птицы. И ветерок колыхал листву. А потом я услышал собственное дыхание.

— Ну, что ты слышишь?

Я честно ответил.

— Слушай лучше, — велела она. — Глубже. Ты должен услышать тонюсенький, нежный звук.

Я закрыл глаза и вслушался.

— Какой он, этот звук?

— Он над тобой, внутри дерева.

— Как это "внутри"?

— Майкл, ни о чем не спрашивай. Слушай.

Я попытался сосредоточиться на дереве, на ветвях и листьях, на маленьких побегах, которые так и лезли из толстых веток. И услышал, как они шепчутся на ветру.

— Звук идет из гнезда, — шепнула Мина. — Слушай.

Я упорно вслушивался и вот, наконец: тихое попискиванье, далекое, словно из другого мира.

У меня аж дыхание перехватило.

— Слышу.

— Это птенцы.

Однажды различив этот звук, я уже знал его, различал в многоголосном шуме. Теперь я услышу его всегда. И можно открыть глаза.

Я взглянул на Мину. И снова закрыл глаза. И тут же услышал писк птенцов в гнезде. Я даже представлял, как они сбились там тесно и открывают рты.

— Кости у них более хрупкие, чем у нас, — сообщила Мина.

Я открыл глаза. Она снова принялась срисовывать скелет.

— Косточки почти полые. Ты это знал?

— Да. Кажется, да.

Она взяла в руки лежащую среди книг кость.

— Мы думаем, она голубиная. — Мина разломила кость пополам и показала мне, что внутри пустота и какие-то совсем тонкие костные нити.

— Наличие в кости полости, заполненной воздухом, называется пневматизация, — объяснила она. — Потрогай.

Я положил кость себе на ладонь. Заглянул внутрь, пощупал зазубренный край.

— Это тоже результат эволюции. Кость очень легкая, но вполне крепкая. Она устроена так, чтобы птица могла летать. Этот тип анатомического строения развился у птиц за миллионы лет. Они летать умеют, а мы — как видно из твоих вчерашних рисунков — не умеем.

Она взглянула на меня попристальней.

— Ты знал это? Это проходят в школе?

— По-моему, да.

Она смотрела все пристальней.

— Я как-нибудь расскажу тебе о существе, которое называется археоптерикс, — сказала она. — А как сегодня твоя сестра?

— Днем поедем, узнаем. Но, думаю, все будет хорошо.

— Вот и отлично.

Она приложила ладони ко рту и заухала по-совиному.

— Замечательно! — ликовала она. — Замечательно!

— Я ухал сегодня ночью, — сказал я. — На рассвете, совсем-совсем рано.

— Правда?

— А ты? Ты смотрела в это время в окно? И тоже ухала?

— Не уверена.

— Это как?

Понимаешь, я хожу во сне. Иногда делаю что-то наяву, а думаю, что это сон. А иногда приснится что-нибудь — ну точь-в-точь как наяву.

Она взглянула на меня снова.

— Ты мне вчера снился.

— Да ну?

— Ладно, это не важно. Ты говорил, что у тебя есть тайна? Ты хочешь мне что-то показать?

— Да.

— Так покажи.

— Не сейчас. Может, попозже, к вечеру.

Она смотрела на меня, не отводя глаз.

— Ты был на улице. В молочном, призрачном свете. Очень бледный. И весь в паутине и дохлых мухах. И ты ухал по-совиному.

Мы смотрели друг на друга в упор.

И тут раздался папин голос:

— Майкл! Майкл!

— Попозже увидимся, — шепнул я на прощанье.

— Звонила миссис Дандо, — сказал папа по дорого в больницу. — О тебе справлялась.

— Ага. Спасибо.

— Говорила, друзья по тебе скучают.

— Я с ними в воскресенье увижусь.

— Может, пора пойти в школу?

Я пожал плечами.

— Не знаю.

— Может, все-таки пора? А то ведь все пропустишь.

— Я многому учусь у Мины. Она столько всего знает. И про птиц, и про эволюцию.

— Ну да, ну да… А еще ты выучил наизусть меню китайского ресторана.

Девочка по-прежнему лежала в стеклянной коробке, но уже без проводков и трубочек.

Мама подняла крышку и разрешила мне подержать малышку на коленях.

Я пытался оценить: прибавила ли она в весе, стала ли чуть покрепче? В какой-то момент она зашебуршилась, напряглась всем тельцем, и я нащупал на ее спине длинные гонкие мышцы. Потом она заграбастала мой палец в кулачок, довольно ощутимо сжала. И распахнула глаза.

— Гляди-ка, — сказал папа. — Она тебе улыбается.

Но я никакой улыбки не заметил.

В комнату зашел врач. Доктор Блум.

— Доктор, она идет на поправку? — спросил папа.

— Семимильными шагами.

— Так мы скоро сможем забрать ее домой?

Врач пожал плечами. Потрогал бледную щечку.

— Нам надо за ней понаблюдать. По крайней мере, несколько дней.

Он улыбнулся мне.

— Не тревожься, парень.

Я нащупал на маленьком тельце лопатки: крохотные и гибко-податливые.

И услышал дыхание с легким-легким присвистом.

— Скоро будет по саду бегать, — сказала мама.

Она даже засмеялась, но в глазах у нее стояли слезы.

Она забрала ребенка и снова смазала мне царапины и ссадины.

— Ты какой-то усталый, — сказала она. И перевела взгляд на папу. — Вы что, поздно ложитесь?