Маленькая торговка спичками из Кабула - Мари Бурро

В этом богатом квартале совсем недавно открылся супермаркет, в нем продают даже замороженные овощи. Я увидела это, когда проходила мимо него. Забавно, что я замечаю такие детали. У нас дома нет холодильника, поэтому мы покупаем продукты каждый день. Но все-таки это вызывает гордость: в нашем городе есть супермаркет, ну и пусть он только для богатых. Я слышала, как иностранцы говорят: «В нем можно найти все, что хочешь». И, не скрывая удовольствия, добавляют: «…даже сыр».

Вчера умер наш сосед Фарид Хуссейн. Я, как обычно, стирала белье, когда услышала в соседнем доме плач. Я не очень хорошо знала остада[16]Хуссейна. Я встречала его иногда, возвращаясь из школы. Он ходил сгорбившись и, казалось, нес на своих плечах груз всей своей жизни, о которой я почти ничего не знала. Настроение у него было всегда одинаковое, он приветствовал меня добродушно, однако такое приветствие плохо сочеталось с выражением его гладко выбритого лица. Он был такой худой, что выступавшие на лице кости можно было без труда пересчитать. Орлиный нос будто пересекал его лицо и делал его черты еще более острыми. Когда мы встречались на улице, он пристально смотрел на меня болотного цвета глазами и серьезно говорил:

— Здравствуй! Как поживаешь? Как твое здоровье? Как семья? Есть ли новости от отца?

Я все время отвечала ему одинаково:

— Здравствуйте, я-остад[17]! Спасибо, у меня все хорошо. А как вы? Как ваша семья? Отец пока не звонил, но последний раз у него все было в порядке.

Мы всегда обменивались такими вот банальными фразами, искренними и бескорыстными.

Он умер в пятнадцать минут двенадцатого: услышав плач, я сорвалась с места и побежала домой, чтобы посмотреть на часы. Я подумала: «Если никто не сможет вспомнить, во сколько случилась эта беда, то я скажу, что это произошло в 11.15». И опять мой недостаток: люблю все подсчитывать…

Новость быстро разлетелась по всему кварталу. На двери его дома повесили черное покрывало, к дому подтягивались родственники и соседи, чтобы отдать последнюю дань памяти Фариду Хуссейну. Женщины — в отдельной комнате, они плачут громко, как только могут. Это один из тех редких моментов, когда женщины могут показать себя, поэтому, я думаю, они этим немного злоупотребляют. Мужчины — в другой комнате, рядом с телом, помытым и завернутым в белую простыню, которая служит саваном. По законам нашей религии тело должно быть погребено в землю до наступления ночи, и только мужчины могут участвовать в обряде погребения. Последний путь несчастного Фарида Хуссейна был недолог: мы ведь живем возле кладбища. Могилу вырыли еще днем. Я видела, как сыновья Фарида Хуссейна ее копали, я шла в школу, было пятнадцать минут первого. Уже через час! — они времени зря не теряли! Я встретила соседок, они выходили из дома коко Хуссейна. Лица у них были чересчур заплаканные. Я хорошо их знаю. Это местные сплетницы. Они наверняка обрадовались такому случаю встретиться, поговорить, скрасить свои хмурые дни. Моя мать туда не пошла, чтобы не встречаться с соседками. Когда они пытаются найти повод, чтобы вытащить ее из дома, она любыми способами старается этого избежать. На следующей неделе я пойду с ней на поминки. Еще сорок дней его семья будет носить траур и каждую пятницу принимать друзей и родственников, чтобы помянуть усопшего.

Когда я вчера ложилась спать, у меня все-таки было чувство, что мне будет не хватать Фарида Хуссейна. Он был сама доброта. Теперь я жалею, что не зашла к его жене. Но мне надо было закончить стирку и сделать уроки. Если бы во мне было хоть немного сострадания, я могла бы найти время: сделала бы все быстрее, легла бы спать попозже. А теперь я себе нахожу такие жалкие оправдания. Нужно признаться себе. У меня не хватило сил или желания. Конечно, тут еще и лень. Я думаю об этом и ковыряю заусеницу. В конце концов, я просто прикусываю ее и отрываю, течет кровь. Кажется, в этой физической боли сконцентрировался весь мой стыд, вся моя злость. Я не всегда такая, какой хочу быть. Я позволяю Диане-лентяйке, которая все время извиняется за то, что чего-то не сделала, обвести меня вокруг пальца. Я так и не сказала своего последнего «прощай» Фариду Хуссейну. И уже никогда не скажу. Было 11.15. Я была плохой соседкой.

Я пишу здесь все, что не решаюсь рассказать. Да мне и рассказывать-то некому. Меня часто переполняют чувства, я теряю мысль, забываю, о чем хотела сказать. А еще я стесняюсь, потому что мой словарь очень беден. Поэтому я стараюсь говорить как можно медленнее, чтобы выбирать нужные слова. В такие моменты у меня очень умный вид, совершенно не соответствующий тем банальным вещам, о которых я рассказываю. Я часто понимаю это в тот момент, когда говорю. Это внезапная вспышка сознания: я вдруг физически начинаю чувствовать себя неустойчивой и слишком многословной. И тут меня на каком-нибудь слове сковывает неловкость. Иногда в такие моменты я начинаю что-то мямлить. Это удивительно, когда ты вдруг ощущаешь собственную телесную оболочку. Чаще всего со мной такое случается на людях. И я все время задаю себе вопрос: а видят ли это люди? Думаю, нет. Иначе мне бы уже сделали замечание. В Афганистане нехорошо быть слишком впечатлительным. Я это знаю, поэтому и стараюсь держать себя в руках. Насколько могу.

Вчера я работала весь день без перерыва. У мамы сейчас один из тех периодов, когда дома лучше не появляться. Вчера она без всякой причины побила Бассиру. Она скрутила ей руку так, что та завыла от боли. Это была правая рука. Я наложила тугую повязку. Не думаю, что это перелом, но растяжение точно неслабое. Но в любом случае в больницу мы не пойдем. У нас нет денег. Сегодня ночью Бассира прижалась ко мне, как будто искала защиты. И я почувствовала, что ей нужно, чтобы ее пожалели. Мы с Раисой, как всегда, встали в четыре утра. Мы почти каждое утро ходим за покупками на другой конец города, в Тамескан. Это что-то вроде оптового рынка. В это время обычно встает солнце. Его свет, еще подернутый синеватой дымкой, наполняет город. Чтобы выйти на центральную улицу, нам нужно всего лишь спуститься по отлогим улочкам нашего квартала. А там до автобусной остановки — 300 метров. Иногда нам везет: автобус уже стоит на остановке и ждать его не приходится. Мы садимся впереди, как все женщины (мужчины сидят сзади). Мы чаще всего засыпаем под грохот дизельного двигателя и шум чьих-то разговоров. Тамескан — последняя остановка. До рынка еще час идти пешком. В плохую погоду эта дорога невыносима. В такие моменты я чувствую себя изнуренным бродягой. Мы выезжаем за покупками очень рано, потому что вместе с дорогой это занимает много времени и мы возвращаемся домой не раньше семи, а нам нужно еще постирать, помыть посуду, приготовить завтрак и сделать домашние задания. В Тамескане ранним утром царит суета. Огородники орут. Перевозчики выгружают овощи в облаке выхлопных газов, от запаха которых меня тут же начинает тошнить. Караши[18], запряженные лошадьми, рассекают толпу покупателей, возчики не обращают никакого внимания на наши ноги, а придавив кого-то, смеются. Однажды я была невнимательна, шла по рынку, как в тумане, и мне придавила ногу повозка с арбузами. Мне было так больно, что я упала в обморок. Нога у меня была сломана, я и сейчас не могу на нее наступать со всей силой. С тех пор я стала более осмотрительной, я все время настороже. Мы всегда покупаем одно и то же: помидоры, картошку, баклажаны — это основное наше питание — и траву козам. У нас их три, живут они во дворе, возле дома. Нам очень выгодно держать коз: у нас почти каждый день свежее молоко. Но их нужно кормить, а пастбищ вокруг Кабула совсем нет. Когда у нас нет денег, мы кормим их отбросами с улицы. Я много торгуюсь, потому что цены на продукты в последнее время сильно выросли и мы едва справляемся со всей этой инфляцией. Я знаю несколько добрых продавцов: они часто отдают мне непроданные остатки. Но для этого нужно слоняться по рынку до окончания торговли. А для девочки это неприлично. Но разве у меня есть выбор? Впрочем, девочке вообще неприлично ходить на рынок. Это место для мужчин. Я каждый раз чувствую их неодобрительные взгляды. Им не очень-то нравится, что мы с Бассирой и Раисой ходим здесь одни. Мама отправляет нас на рынок каждые два дня. Она говорит, что скоро мы не сможем ходить на рынок: мне тринадцать, Бассире двенадцать, а Раисе одиннадцать, мы совсем скоро станем женщинами. И эстафету примут наши младшие сестры. А нам нужно будет прятаться от мужских взглядов. Это меня возмущает. Шукрия и Самира еще дети, им не справиться с этой работой. Каждый раз мы втроем приносим около 14 килограммов овощей. Из-за поврежденной руки Бассиры в этот раз пришлось нести все продукты вдвоем. Мне было так тяжело, что я решила нарушить мамин запрет: мы взяли самое дешевое такси, чтобы доехать до автобусной остановки. Если мама узнает и будет недовольна, я ей напомню, что она сама виновата в том, что побила Бассиру. А если нет, то я займу денег у подруги и скрою эти непредвиденные расходы.