Ты меня (не) купишь - Лея Кейн

– Проклятый Роман Чеховской, – докладывает Фаза с раннего утра.

– Что, прям так и сказала? Проклятый? – Я вхожу в обеденный зал, где за накрытым столом уже завтракают Лучиана и Артур. Не знаю, кто из них кислее. Племянница едва ли не зеленая. Пацан носом в тарелку клюет.

– Ты ей что ответил? – спрашиваю у Фазы и сажусь за стол.

Кухарка подает мне завтрак.

– Я счел правильным не реагировать, – отвечает он, оставшись у дверей. – Свидетелей было много.

Бабка Себа меня вовек не простит. Винит в том, что единственного внука в коварные бандитские сети затянул, где он богу душу и отдал. Или скорее – черту. Не суть. Старуха одиннадцать лет меня преследует, требует выдать имя того, кто остановил сердце Себа. И невдомек ей, что тот самый монстр перед ней. Когда-то еще сопляком его пышные пироги с молоком уплетал после школы, а годы спустя пустил пулю в башку ее внука. Так и началась моя кровавая карьера. Не с убийства врага или жалкого таракана, а с убийства лучшего друга.

– Пора ее убрать, – говорю я.

– Ей восемьдесят восемь, босс, – осекает меня Фаза. – Она сама скоро преставится. А нам ее публичные выступления могут на руку сыграть. Упечем ее в ту же психушку, где ваша сестра. Доктор интервью даст, что старуха не в себе. Заодно упомянет вас, как спонсора ее лечения. А потом и ваше обращение снимем, в сеть запустим. Мол, вот Роман Алексеевич Чеховской мимо несчастной не прошел, руку помощи протянул. Народ – стадо. Сожрет.

– Делай, – отдаю я распоряжение.

Лучиана закатывает глаза, тяжело вздохнув:

– Вы можете хотя бы не при нас такое обсуждать?

– Обсуждать что?

– Цену жизни.

– Ты лучше слушай и всасывай, – наказываю я. – Радуйся, что являешься членом нашей семьи. Не приходится ни в фастфуде круглыми сутками вкалывать, ни в эскорте блядью служить. Ты паршивой жизни не нюхала. Не вороти нос и будь прилежной девочкой.

– Мама не воротила нос. И где она теперь?

– Хочешь там же закончить? Или с перерезанным горлом в вонючей канаве? Ты не понимаешь, какими возможностями обладаешь. Воспринимаешь все, как должное. А этот пацан, – я киваю на Фазу, – из такого дерьма вылез…

– И в такое же дерьмо превратился, – фыркает Лучиана, покосившись на Фазу и снова посмотрев на меня. – Вы же нелюди. Оба. Один ужаснее другого.

– Да, радугой не какаем. Может, поэтому у тебя серьги с бриллиантами в ушах и лобстер на завтрак. Следи за языком.

– Ох, простите, господин Чеховской. Виновата. Исправлюсь.

Ехидничает, конечно, но пусть лучше так, чем продолжает свою линию гнуть. Слишком многое позволять себе стала.

Я киваю Фазе, чтобы ждал в машине, и дальнейший завтрак проходит в гипнотической тишине. Артур едва ли не засыпает, а Лучиана с отвращением продолжает ковыряться в своей тарелке. Похоже, у девчонки месячные: оттого ни настроения, ни аппетита.

– Все, собирайтесь, – велю я, вставая из-за стола. – И пошевеливайтесь, у меня дел невпроворот.

Что мне нравится в своих племянниках – так это их покорность мне. Они могут ворчать, психовать, обвинять меня во всех смертных грехах, но никогда не ослушаются.

Ждать их не приходится. Когда я выхожу из дома, они уже сидят на заднем сиденье машины. Я закидываю к ним свой кейс и велю Фазе трогать.

– Арти, ты не забыл о нашем вчерашнем разговоре? – спрашиваю у пацана по дороге.

– Все сделаю на высшем уровне, босс, – утвердительно отвечает он.

– Что это еще за «босс»? – возмущается Лучиана.

– Ему нравится. Пусть называет, – отвечаю я.

– Я не только об Арти. Все твои люди по-прежнему обращаются к тебе «Чех». Сами друг друга кличками называют, как в псарне. Я думала, мы отошли от этого, и наша семья теперь законопослушная.

– Ты не с той ноги встала, что ли? Не порти мне настроение. – Я грозно смотрю в зеркало заднего вида, и племянница замолкает. Отворачивается в окно, поджав губы.

До школы мы доезжаем молча. А там я пересаживаюсь на место Артура и все-таки начинаю этот разговор. Лучиана уже не первый день нервная. Пусть у меня почти не остается времени на семью, но они напрасно думают, что я слепой.

– Что случилось? – спрашиваю как можно мягче. – Тебе не нравится универ? Поток? К тебе кто-то пристает?

– Все пристают, – резко отвечает она, посмотрев мне в глаза. – Да! Все! А ты думал, будет иначе? – И тут ее прорывает на ядовитую честность: – Знаешь, за восемнадцать лет своей жизни я поняла, что каждый предыдущий ее период был лучше и счастливее. В детстве я ненавидела свою жизнь. Меня раздражало, что мы переезжаем с места на место: Рим, Милан, Сицилия. Я только привыкала, а папа перевозил нас. Снова и снова. Когда мне исполнилось семь, его убили. Мама со спокойной душой оставила меня у бабушки с дедушкой и рванула на родину, в Россию, личную жизнь с новым мужем устраивать. И следующие семь лет я ненавидела свою жизнь, считая себя сиротой. Бабушка и дедушка никогда меня не обижали, но и не могли заменить родителей. Я запрыгала от счастья, когда мама забрала меня. Но вскоре узнала, что сделала она это из-за Артура. Подросшему сыну было скучно в одиночестве, вот она и вспомнила, что где-то в Италии болтается дочь. Три следующих года я чувствовала себя вещью. Мама будто играла мной, пользовалась. И вот ее не стало. Я думала, теперь все наладится, потому что ты, вопреки закрепившейся за тобой репутации, всегда любил нас с Арти по-настоящему. Мне кажется, никто никогда не относился к нам так, как ты. Я много раз в своих молитвах благодарила бога за тебя. Я в тебе нашла отца, которого рано потеряла. Но сейчас… То, что ты делаешь… – В ее карих глазах появляются слезы. – У меня совсем нет друзей, Ром. Я просто боюсь их заводить. Боюсь потом потерять и разочароваться.

Больно слышать все это. Мне действительно всегда было жаль их с Артуром, но я никогда не задавался прямым вопросом, устраивает ли их то, что я даю. Мне казалось, этого вполне достаточно для счастья.

– Я думал, мы договорились. Год-два. Как только стану мэром – езжай, куда захочешь. Если же тебе не хватает тех тусовок, которыми живет молодежь, только скажи. Мой клуб всегда открыт. Собери друзей, я устрою вам вечеринку.

Лучиана горько усмехается.

– Твой клуб. Ну а как же. Тотальный контроль.

– Да, тотальный контроль, – не отрицаю я. – Вот исполнится тебе двадцать один, гуляй. А сейчас ты ребенок. Мой ребенок. Я несу за тебя ответственность.

– Это не ответственность, Ром. Это господство. Ты не даешь мне шагу ступить без разрешения. Думаешь, я не знаю, что ты отслеживаешь мой телефон?

– Отслеживаю. Что в этом плохого? Ты молодая, красивая. Уж кому, как не мне, знать, с какими пошлыми мыслями парни тебя взглядом облизывают. Хочешь быть по кругу пущенной?