Мартин Борман. Неизвестный рейхслейтер. 1936-1945 - Джеймс Макговерн

Розенберга удивляло возвышение Бормана. «В Мюнхене, — писал он позднее, — я почти не слышал его имени». Теперь же Розенберг получил возможность наблюдать Бормана воочию и оценить его необходимость для фюрера. «Если во время нашей беседы за ужином упоминался какой-нибудь инцидент, Борман вынимал свой блокнот и помечал это. Если фюрер выражал недовольство каким-нибудь замечанием, каким-нибудь мероприятием или фильмом, Борман делал соответствующую запись в блокноте. Если возникала какая-нибудь неясность, Борман поднимался, выходил из комнаты, но почти сразу возвращался назад, отдав приказы своим помощникам выяснить вопрос и сообщить ему результаты по телефону, телеграфу или письменно. Затем случалось так, что еще до окончания ужина Борман мог дать разъяснение по данному вопросу».

Борман особо не считался со способностями Розенберга или большинства других лиц, пользовавшихся прежде благосклонностью Гитлера. Взамен он получал такое же отношение к себе. «Сколько бы я ни говорил с ним лично, — писал позднее Розенберг, — в ответ никогда не получал какого-нибудь внятного разъяснения».

Нацистский идеолог пытался найти причину растущей зависимости Гитлера от Бормана, остановившись наконец на очевидном факте: «Все согласны в том, что он был невероятно энергичным и неутомимым работником. Борман всегда находился с фюрером, делал всевозможные записи, диктовал, хранил объемистые досье. Он постоянно вел телефонные разговоры с различными гаулейтерами и часто стаскивал среди ночи своих сотрудников с постели в Берлине и Мюнхене в целях уточнения какой-нибудь детали в своих папках».

Для Бормана вся эта работа казалась чрезвычайно важной, потому что, хотя она способствовала реализации собственных амбиций рейхслейтера, его мотивы не сводились только к этому. Нацистское дело для него было высшим благом, тем же, в его представлении, был фюрер, в тени которого Борман хотел работать.

«Он, действительно, величайший человек из тех людей, которых мы знаем, а не только великий немец. Я в самом деле невероятно счастлив тем, что призван помогать ему».

Таково, как сообщил Борман жене, было его мнение об Адольфе Гитлере.

К августу 1939 года «величайший человек» оказался в эпицентре кризиса. Данциг, населенный главным образом немцами, но игравший важную роль для экономики Польши, был провозглашен Версальским договором вольным городом. Гитлер хотел вернуть его в состав рейха. Поляки упорно стремились не допустить этого, а также отказывались рассматривать другие германские претензии на земли, переданные Польше после Первой мировой войны. Франция и Великобритания, предварительно сдав все позиции, на которых можно было сдержать нацистскую Германию, согласились теперь защищать целостность Польши в случае нападения на нее. Однако Советский Союз подписал пакт о ненападении с нацистской Германией (после того как Англия и Франция, сдав Гитлеру в 1938 году Чехословакию, фактически саботировали переговоры о создании системы коллективной безопасности для противодействия агрессии нацистской Германии: Польша, урвав свой кусок при разделе Чехословакии, также отвергала военное сотрудничество с СССР, слишком долго мечтая о совместном с Гитлером походе на Москву. — Ред.) согласно секретным статьям договора: Восточная Европа была разделена на зоны влияния, а Польша подлежала ликвидации.

Долгие месяцы дипломатических переговоров завели польский вопрос в тупик. Борман не играл в этих переговорах никакой роли. Он был целиком озабочен внутренними делами нацистской партии. При всей своей личной пользе Гитлеру даже Борман не мог оказать влияние на фюрера, когда дело касалось кризиса, в который Гитлер вверг судьбы мира в Европе. Собственные министры и генералы Гитлера имели не больше представления о том, что творится в голове фюрера, чем зарубежные политики. Однако способ разрешения Гитлером польского вопроса открывал двери для дальнейшего укрепления уникальной позиции влияния Бормана. А фюрер, несомненно, намеревался взорвать обстановку в мире, которая до этого существовала.

22 августа 1939 года Гитлер вызвал в Бергхоф высшее командование германских вооруженных сил. Военачальники слушали на секретном совещании следующие слова фюрера: «Разгром Польши выходит на передний план… Для начала войны я предложу хороший пропагандистский повод; выглядит ли он правдоподобно или нет, не имеет значения».

31 августа вскоре после 8 часов утра германскую радиостанцию в Глейвице (ныне польский город Гливице) близ границы с Польшей захватили семь вооруженных лиц, одетых в польские армейские мундиры. Они передали через аварийный передатчик короткое сообщение на польском языке о том, что час польско-германской войны пробил и что поляки, объединившись, должны сломить всякое сопротивление немцев. Затем они сделали несколько беспорядочных выстрелов из пистолета и удалились, оставив умирающего, окровавленного немца в штатском.

Эти семь человек были сотрудниками спецслужбы СС. Их мундиры, текст радиосообщения и «случайную» жертву — немецкого узника концентрационного лагеря — обеспечило гестапо. Инсценированное нападение на радиостанцию и другие провокации явились предлогом для развязывания агрессии Гитлера против Польши, спланированной до мельчайших деталей заранее.

Когда звучало сфабрикованное радиосообщение из Глейвица, германские войска уже двигались ясной летней ночью в направлении границы с Польшей. На рассвете 1 сентября воющие пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» «Штука», мотопехота, самоходные скорострельные артиллерийские установки и целые дивизии танков обрушились на поляков с такой стремительностью и яростью, каких мир еще не знал.

Поляки храбро защищались. Но польские армии были быстро разобщены наступающими германскими группировками. Им также недоставало современного вооружения, они уступали противнику в численности. Ни Франция, ни Великобритания не пришли на помощь Польше, которая была сокрушена в две недели.

Гитлер специальным поездом прибыл в Польшу наблюдать операции по зачистке территории. Затем он сошел с поезда в Сопоте, чтобы остановиться в ставке Верховного командования армии, размещавшейся в отеле «Казино». Борман прибыл туда, чтобы позаботиться об интересах нацистской партии во время триумфа вермахта и ее сокрушительной новой тактике блицкриг — молниеносной войны.

Поскольку все хотели находиться во время передвижений фюрера рядом с ним, гражданские лица, как и Борман, попросили устроить это коменданта ставки и командира специального батальона, ответственного за охрану Гитлера. Им был Эрвин Роммель, который решил разместить всех штатских в двух машинах, следовавших к району боевых действий. Машины ехали, вровень друг с другом, за автомобилем фюрера. Таким образом, ни один из бюрократов не чувствовал себя ущемленным.

Такой план действовал до тех пор, пока утром кортеж не приблизился к полю боя. Затем ему пришлось ехать по узкой грязной дороге, где движение вровень стало невозможным. Машина, в которой ехал Борман, застряла, автомобиль фюрера поехал дальше, а Борман остался позади.

По словам полковника Вальтера Варлимонта из оперативного отдела ставки Верховного командования, Борман «устроил безобразную сцену и обругал генерала Роммеля за свое мнимое унижение. У Роммеля не было возможности ответить на такое оскорбление». Этот инцидент показывает, как бесцеремонно обращался Борман с профессиональными военными, если их действия ему не нравились. Естественно, данный инцидент не вызвал расположения Бормана к Роммелю, который позднее приобрел славу Лиса пустыни, был произведен в фельдмаршалы и в конце концов был принужден нацистами принять яд в связи с причастностью к антигитлеровскому заговору 20 июля 1944 года.