Безоглядная страсть - Марша Кэнхем

— Понятно… — неопределенно протянул Ангус. Энни вгляделась в лицо мужа, пытаясь прочитать в нем, что же именно ему понятно, но это было бесполезным занятием. Ангус умел отлично владеть собой. Никакая буря страстей, казалось, не могла поколебать эту безжизненную маску. Порой Энни даже завидовала выдержке мужа — ее собственная горячая кровь не раз подводила ее в ответственную минуту. Энни вдруг, как молния, обожгла мысль: «А вдруг он заподозрил, что я ездила на свидание к Макгиливрею? Нет, вряд ли, даже предполагать такое глупо…»

— Я ездила в Данмагласс, — Энни старалась, чтобы голос ее звучал спокойно, — на встречу с дедом. Он выбрал это место, не я…

С минуту Ангус тупо смотрел на свой пустой бокал, затем снова наполнил его.

— Почему же ты не пригласила деда сюда, — спросил он, — если была так уверена, что я не вернусь? Я полагаю, тебе уже приходилось это делать в мое отсутствие?

Энни, с трудом сдерживаясь, закусила губу. Равнодушие Ангуса она еще могла терпеть, но этот презрительный тон…

— Он мой дедушка, — произнесла она, — если он пожелал меня увидеть, то, по-твоему, я должна была ему отказать?

— А я, между прочим, твой муж! Я тоже, может быть, желаю тебя видеть!

— Бывал бы дома почаще, — огрызнулась она, — нагляделся бы!

Энни прошла в свою комнату, прислонилась к стене и прикрыла глаза. Она слышала, как Ангус сердито грохнул бокалом об стол, и была почти уверена, что сейчас он покажется в дверях, но он не показался. Закрыв лицо руками, Энни мысленно ругала себя за свой слишком острый язык — ссориться с мужем ей все-таки не хотелось.

Ангус поднялся было с кресла и направился к жене, но по дороге передумал. Остановившись на полпути, он долго молчал, глядя на Энни. На лице его играли желваки.

— Я никогда не запрещал тебе общаться с дедом, — произнес он наконец. — Равно как и с кем бы то ни было из твоей родни. Но подумай все-таки о собственной безопасности!

— Тебе бы тоже не мешало кое о чем подумать. Например, о том, что дети Эниаса голодают, что им не хватает теплой одежды… Они держатся браво, не жалуются, но я-то знаю, что они склонны к простуде… У Мэйри недавно был выкидыш — она упала, поскользнувшись на камне… — Голос Энни сорвался, и она бессильно опустила руки.

Ангус сделал было шаг навстречу жене, но у Энни был такой вид, что он решил: сейчас она захлопнет дверь перед его носом. Он остановился.

— Я сожалею о Мэйри, — проговорил он, — но, пойми, твое здоровье мне тоже небезразлично! Иди прими ванну, она, должно быть, еще теплая — я велел Харди добавлять по нескольку ведер кипятка каждые полчаса. Если хочешь, велю добавить еще.

— Спасибо, не надо.

Ангус смотрел, как она скрылась в ванной.

Через полчаса она вышла, завернутая в большой махровый халат. Осторожно кинув взгляд в угол, Энни с удивлением обнаружила, что Ангус по-прежнему сидит там в той же позе, запрокинув голову в потолок, словно изучая узоры лепнины.

Энни принялась расчесывать волосы. Они были еще влажны от снега и перепутались, но Энни нравилось это занятие: оно не требовало напряжения мысли. Поездка и встреча с дедом все-таки порядочно измотали ее — настолько, что Энни боялась, что сейчас не выдержит и упадет. Ей нестерпимо хотелось лишь одного — чтобы Ангус ушел. Продолжения ссоры она не выдержала бы.

Энни никогда не лгала мужу, и ей очень не хотелось делать это сейчас. Она молила Бога об одном: чтобы Ангус наконец перестал спрашивать, что вдруг заставило Ферчара вызвать ее к себе в такую ночь. И в самом деле, заявление, что дед попросил ее возглавить восстание, звучало бы ужасно глупо.

Рука Энни замерла. Бог свидетель, она пыталась быть хорошей женой, пыталась усвоить все эти светские манеры, требовавшиеся от жены человека из тех кругов, в которых вращался Ангус. Ежечасно, ежеминутно она следила за тем, чтобы речь ее была не такой резкой, эмоции — сдержанными, походка — грациозно-чопорной, лицо — бесстрастной маской, как у всех этих светских леди, которые, казалось, рассмеяться на публике считали для себя столь же постыдным, как раздеться при всем честном народе догола.

Энни любила смеяться. Она смеялась так, что порой даже сдержанный Ангус улыбался ей в ответ — и не дежурной салонной улыбкой, а той, которой муж улыбается жене в минуты близости…

Вздохнув, Энни продолжила расчесывать волосы. Несмотря на то что брак их нельзя было назвать союзом по любви, Ангус никогда не разочаровывал ее в постели — более того, насколько она могла судить, каждый раз шел исполнять свой супружеский долг с охотой. Ласки его были такими, что порой Энни хотелось рыдать от счастья, а в самые интимные моменты ей даже начинало казаться, что здесь нечто большее, чем просто наслаждение от физической близости… Ангус был умелым и чутким любовником, и даже его пресловутая сдержанность не в силах была скрыть его наслаждения. Ангус разбудил в ней женщину, научил — желая того или нет — не только доставлять удовольствие мужчине, но и самой испытывать радость от близости. Порой, когда его не было дома, Энни остро чувствовала, как ей не хватает его тепла и ласк. И он еще может думать, что она завела любовника! Хотя… Сколько раз Энни точно так же, в этом же самом кресле, поджидала мужа ночью, не зная, где он, и в голове ее тоже роились ревнивые мысли…

Нет, Ангус никогда не давал ей прямого повода сомневаться в его верности… Но от привлекательного мужчины, привыкшего вращаться в светских кругах, приобщившегося к тому же к вольным нравам французского двора, можно было этого ожидать. Иметь любовницу в этих кругах считалось таким же правилом хорошего тона, как иметь дома два набора посуды — попроще, для ежедневного пользования, и побогаче, для гостей. Для многих, если можно так выразиться, друзей Ангуса, должно быть, были непонятны его равнодушие к уступчивым светским красоткам и стойкая привязанность к рыжей дикарке. Энни была совершенно не похожа на тех женщин, на которых женятся и которым остаются верны, — скорее на тех, кому задирают юбки где-нибудь на сеновале…

Но вот уже месяц, как между ними ничего не было… Этот факт повергал Энни в тихое уныние. А как возбуждают ее сейчас его распахнутая на груди рубашка, характерное движение пальцев, поглаживающих ножку бокала…

Энни нервно дернулась, пытаясь ослабить дрожь в руках. Думала ли она в свое время, что замужество — это нечто большее, чем следить за домом в семьдесят слуг и время от времени принимать гостей?

Нет, Энни не хотелось, несмотря ни на что, препираться с мужем. Ей хотелось сейчас скинуть этот халат и растянуться голой на полу, если это поможет ей вытащить его наконец из темного угла…

Энни улыбнулась про себя. По светским правилам испытывать столь страстную любовь к собственному мужу — признак дурного тона. Признак дурного тона — желать объятий, страстно желать ощутить его внутри себя…

— Разреши, я тебе помогу!

Энни удивленно обернулась. Она не слышала, как Ангус поднялся и подошел к ней. Она никак не могла сообразить, в чем он хочет ей помочь, пока муж не взял гребень из ее рук.