Диана де Пуатье - Филипп Эрланже

Рождение мифологического персонажа не смогло бы состояться без некоторой доли таинственности. Мы точно не знаем ни где, ни когда появилось на свет создание, одаренное немеркнущей красотой, божество Франции эпохи Возрождения, волшебница, околдовавшая принца, которому годилась в матери, и правившая его королевством.

Во владениях Жана де Пуатье, сеньора де Сен-Валье, маркиза де Кротон, виконта де Летуаль, барона де Клерье, де Сериньян, де Корбампре и де Шантмерль, графа (под сомнением) де Диуа и де Валентинуа было несколько замков: Сен-Валье, Пизансон, Этуаль, Сериньян. Вполне возможно, что его старшая дочь увидела свет в одной из этих крепостей, которые в то время являлись скорее свидетельницами, чем гарантами слабеющего феодального господства.

Событие это произошло в 1499–1500 годах,1 14 марта 1500 года, по, вероятно, ошибочному мнению Бейля; 3 сентября, или даже 31 декабря 1499 года, согласно мнению других авторов; с уверенностью можно сказать, что это случилось на исходе XV века, на перекрестке между двумя цивилизациями, между двумя эпохами в жизни человечества.

1499 год… Шестого октября Людовик XII, возглавлявший переход второй французской экспедиции через Альпы, въехал в Милан верхом на убранном золотом коне, с огромным белым плюмажем на шлеме.

Радость и восторженные возгласы жителей города, украшенного гобеленами и цветущими лилиями, почести, воздаваемые послами всех Итальянских государств, говорили о признании Валуа наследником Висконти и о том, что он прочно занял свое место среди вершащих судьбы христианских народов.2

Двумя годами раньше событие, наделавшее гораздо меньше шуму, но едва ли менее значительное, — публикация Кутюм,3 потрясло саму Францию, нанеся решительный удар сеньориальному индивидуализму, который еще не вполне оправился от последствий натиска, предпринятого при Людовике XI.

1499 год… Христофор Колумб в третий раз направился к земле, которую он так и считал Индией, Васко да Гама только что вступил на мыс Доброй Надежды. Через двадцать девять лет после Вергилия и десять после Гомера в первый раз были напечатаны труды Аристотеля. Минуло уже сорок шесть лет с того дня, когда турки вошли в Константинополь. Папа Александр VI Борджиа поделил между Испанией и Португалией неизвестные земли и приказал сжечь Савонаролу, а его сын Чезаре в то же время послужил Макиавелли моделью при написании «Государя».

Новое издание Библии явилось откровением для растерянных верующих.

Лютеру было шестнадцать лет. Мозг Леонардо да Винчи, «этого итальянского брата Фауста», тайно порождал все те изобретения, на совершение которых еще много веков будут направлены усилия ученых. Эразм Роттердамский, столп гуманизма, обращался с сильными мира сего, как с равными.

Странное чувство подталкивало людей разбивать рамки, в которые они так долго были заключены. Укрепления крепостных стен, распорядок трудового дня, тесная связь с землей, с ремеслом, которые совсем недавно казались защитой, в одночасье превратились в тюремные атрибуты. Все ринулись к истокам, к корням, будь то античность или природа. Опять стали смело возносить хвалы Создателю и прославлять его творение.

Мечты о небе вновь сменились поисками счастья на земле.

Изголодавшийся по независимости и приключениям, сопротивляющийся постулатам, человек радостно разорвал круг убеждений, который складывался на Западе уже тысячу лет. Личность становилась самоценной, в то время как государство, ставя под сомнения каноны древности и презирая божественные законы, создавало удобную для себя мораль.

Все менялось как по мановению волшебной палочки. Результатов экспедиции на нескольких каравеллах было достаточно для того, чтобы разрушить убеждения, чтимые, как церковные догмы. В начале века непознаваемое казалось человеку простым и понятным; размеры Вселенной он считал более скромными, движение ее частей — не таким стремительным, и сама она представлялась гораздо ближе, чем была на самом деле. Он верил в то, что мир был создан недавно и обречен на скорую гибель, что творения Аристотеля заключают в себе все возможные научные познания, в ограниченность расстояний и в Бога, всегда готового исполнить роль мирового судьи.

Возрождение, рисовавшее мир в другом масштабе, одновременно явило «чудо красоты и правды», которое благодаря притоку американского золота и общему увеличению благосостояния вполне могло стать реальностью. Ведь такое внезапное изобилие не только возвысило буржуазию и наделило некоторых банкиров — Медичи, Фуггеров — почти королевской властью. Также оно позволило художникам прославлять красоту пластики, которая стала настоящим идолом общества, ставившего чувственную радость выше вечного блаженства.

Возвращаясь из Италии, французские сеньоры приходили в ужас от печального облика своих замков. Они впускали свет в мрачные залы, без которого не могли отныне обходиться, заменяли башни и рвы террасами и садами. Предметы искусства, привозимые огромными повозками, вызывали несправедливое пренебрежение к произведениям, которые со времен Людовика XI являлись провозвестниками истинно французского Возрождения. Олимпийские боги и бюсты Цезарей стали непременными украшениями гостиных, а дамы оставляли Часослов ради Вергилия, Апулея или Платона.

Так западный мир решительно отрекался от своего прошлого. Но в то же время Средневековье, которое с XIII века отсчитывало годы своего заката, эпоху, которую ученые будущего ограничат 1453 годом, эта же эпоха с необыкновенными стойкостью и упорством доказывала свое право на жизнь.

Если Лион, столица торговли, город богатый, просвещенный и практически самодержавный, мог сравниться с современной метрополией, то жизнь в Париже ненамного изменилась со времен Столетней войны. Студенты, даже не подозревая о существовании метода наблюдения, продолжали верить в то, что труды Аристотеля, Плиния, Гиппократа таили в себе все знание человечества. В печатных изданиях старые идеи преподносились как новые (в то время как в действительности они были еще древней). Вера зачастую дополнялась предрассудками, а все возрастающий фанатизм весьма плачевным образом компенсировал упадок духовности.