Заповедник - Владимир Величко

Глядя в небо — мы рассматриваем Пространство, а видя в нем Звезды — мы созерцаем само Время.

В. Марлов

Поднявшись над современным уровнем человеческого познания, мы очутимся в мире, где Время, в нашем теперешнем понимании, станет для нас Пространством.

В. Марлов

В Абсолютной Черноте и неподвижности Вселенной появилось Нечто Движущееся. Сначала было неясно, то ли это действительно движение некоего объекта, то ли это обман зрения, вроде иллюзии. Но вскоре движение объекта как-то упорядочилось и стало вполне различимым, и тогда же начал вырисовываться какой-то неясный контур, рисунок… человека? Человека!!! Да, да, обыкновенного человека в темной легкой курточке, темных джинсах и белых кроссовках. Волосы его были светлыми. На бесстрастном и холодном, как чернота космоса, лице играли отблески звезд Вселенной. И если раньше возникало ощущение, что человек двигался и приближался, то в какой-то момент он замер, став абсолютно неподвижным. И только едва заметные движения грудной клетки — вдох… выдох — давали понять, что это не изваяние. Он «стоял» неподвижно, глядя на то, что называлось Вселенной во Времени. Она, безмерно-огромная в пространстве, одновременно была ему видна и во времени, что называется, «от рожденья и до тризны»… Человек стоял и смотрел, причем было отчетливо видно, что он не просто любуется красотой Звездного цветка Вселенной, он напряженно думает!

Он видел то, что миллиарды лет спустя Разумные на одной из планет назовут Большим Взрывом, чуточку повернув голову, он видел первые этапы формирования протозвездных облаков, первые сгущения и уплотнения их. Видел он и вспышки первых звезд, образование протогалактик и возникновение их спиральных рукавов… Приглядевшись внимательнее — для чего ему пришлось передвинуться на десяток световых лет, — он увидел, как в уже сформировавшемся третьем спиральном рукаве Галактики вспыхивает новая звезда. Именно ее спустя миллиарды лет Разумные с третьей планеты сначала нарекут Тонатиу, а потом Землей. Полюбовавшись планетами и родной звездой, он посмотрел немного пристальней, отпуская поле своего ясного сознания в начальные периоды появления живых существ: первых стегозавров, динозавров. Неожиданно все ментальные поля исчезли. Появилось ощущение, что эти гигантские ящеры — механизмы, не живые, или… или всех их накрыли защитой, не пропускающей излучения. А чуть позже исчезла поверхность планеты, а дальше исчезла и сама планета. Ее не было. Он только ощущал, как совершает она свои бесконечные круги по орбите. И только! Это было необычно, это было тревожно, потому что он, Человек, волею рождения и данных ему способностей ставший наравне с Богами, ничего поделать и ничего понять не мог! Все время — а это почти два миллиона лет — планета была, и одновременно ее не было. И лишь спустя миллионы лет, в самом конце эры динозавров, планета, прародина человека, снова стала видна, стала доступна для обозрения. Но последние из Великих Ящеров уже вымерли. По бесконечным равнинам бродили еще живые, но одинокие Ящеры Страннорукие. Их позже назовут Дейнохейрус! Они единственные имели развитые верхние конечности — почти человеческие! Великая загадка Третьей Планеты — Deinocheirus Sapiens.

Не уходи, помедли, Осень

Дай налюбуюсь вдоволь, не спеши…

Твоих берез желтеющие косы

Так трепетно-печально хороши.

Михаил Величко

Тайга… Необозримая сибирская тайга! Когда она исхожена тобой вдоль и поперек, когда ты ее знаешь и понимаешь, то поневоле теряешься. Что и как надо о ней написать, чтобы человек, ни разу ее не видевший, проникся? Одно из лучших описаний тайги и жизни в ней есть у Григория Федосеева — геодезиста и писателя. Читайте и поймете, какая она — тайга. А вообще-то она разная. Тайга Горной Шории — это гигантские ели высотой в пятиэтажный дом, со стволами в четыре обхвата. Ветви у таких елей начинаются на высоте 5–6 метров. Идти по такой тайге — мука! Это жуткий и непроходимый бурелом. Северная тайга совсем другая — это довольно чахлая лиственница и корявый, но могучий кедр. Под ногами стланик и карликовая березка — штанодер! А грибы в северной тайге — фантастика. Можно косить. Белый гриб имеет шляпку до 50 см в диаметре. Но наилучшие грибы — рыжики. Их можно есть сырыми. А если солить, то через два дня они уже готовы. Тайга — это заботливая мать. И накормит, и обогреет, и укроет. Даже зимой. Но зимой она может стать и мачехой, если оплошаешь. А какие летом в тайге бывают комары! Сядет такой комарище на спину и кэ-э-к воткнет жало, так оно — не поверите! — из живота вылезет! Во зверюги! А тот самый пресловутый гнус (он же мокрец, он же мошка, мошкара), вот он — страшен по-настоящему. Имеются, конечно, средства и против гнуса, имеются, но… лучше не надо. Гнуса не надо.

Тайга у Города, в Заповеднике, совсем другая. Культурная. Хотя и довольно нетронутая. Ее в Заповеднике не пакостят, жалеют.

…На одном из таежных перевалов стояли трое друзей: Кэп, Док и Техник, которого еще со студенческих лет окрестили Тексом. Четвертый — Монтажник, он же Монти — должен был догнать их позднее. Итак, стояли они и любовались именно такой, относительно культурной тайгой. Из сплошного желто-зеленого ковра тайги, покрывающей горы, выступали громады скал. Одни — поближе, другие — далекие. Это была их юность и молодость. Вдруг Док продекламировал:

Холмы — это вечная слава.

Ставят всегда напоказ

на наши страданья право.

Холмы — это выше нас.

Всегда видны их вершины,

видны средь кромешной тьмы.

Присно, вчера и ныне

по склону движемся мы.

Смерть — это только равнины.

Жизнь — холмы, холмы…[1]

— Лирик, блин, — проворчал, отдуваясь, Кэп, — пошли дальше… Нам еще топать, да топать… десяток километров, не меньше…

— Да успеем… Отвык ты, морячок, в рубке своего дредноута ногами шевелить, отвык, — ехидно произнес Текс. — В прежние годы мы от этого места до стоянки за полтора часа добегали… а то и быстрее.

— Ага, добегали, — огрызнулся Кэп, — лет тридцать назад…

— Да, ребята, пошли, — поддержал Кэпа Док, — нечего резину тянуть.

И — закинув за спину рюкзаки, они дружненько двинулись дальше. Тропка, хорошо выбитая ногами туристов и усыпанная желтым листом, то поднималась вверх, петляя, то резко падала вниз. Тропу буквально на каждом шагу пересекали узловатые корни сосен, что стояли вдоль тропы. Из-за них она почти везде имела вид лестницы с неравномерными ступенями…

Вскоре они свернули на едва заметную стежку, уходящую в сторону, в долину. Там остановились.

— Раньше она пошире была, — отметил грустным голосом Кэп, — гораздо шире.

— Так это хорошо, мало ходят… Значит, на нашем месте почти наверняка никого не будет, — возразил Док, потом, помолчав, спросил: