Котовский - Борис Соколов

У Алексея Алексеевича был свой план действий, и если бы у него не вырвали власть из рук в самое критическое время, кто знает, не было ли бы это лучше для дальнейшей судьбы России и не одержал ли бы он еще раз победу по разработанному им самим плану, как это было в 1916 году…

Знаю, что интриги против моего мужа велись еще далеко до войны, а во время войны, очевидно, из зависти к его успехам, они разрослись еще больше. Что же касается дальнейшего, то во всем мире о нем было столько фантазий и клевет, что разобраться, где правда и где ложь, — невозможно.

Всё, что я пишу, это не для современной прессы, а принадлежит истории. Всему, что я пишу, у меня есть яркие доказательства. Сама смотрю в могилу и как верующая христианка говорить неправду не могу. Лично мне предлагались взятки, лично я была свидетельницей, как обворовывались госпиталя, лазареты, снабжение армии, как за большие деньги освобождались богатые юнцы от фронта и взамен их отбирались безжалостно у матерей нищих последние сыновья, часто больные.

В эмиграции эти мошенники стали „ярыми“ монархистами и считали себя героями. (В СССР они стали „ярыми“ коммунистами, а иногда и чекистами.) Некоторые из них умерли. Называть умерших не приходится. Но то, что я знаю и на что у меня есть доказательства, пусть знает потомство и поймет: как всем этим людям было критиковать человека, который возмущенно на них кричал, топал ногами и предавал суду, выгоняя вон от себя. Картина ясна.

Справедливая статья генерала Нисселя о прежней старой русской армии (1 Авг. 1937 г. Последние новости). Вывод: если бы генерал Брусилов не разгромил Австро-Венгрию, не воскресла бы Чехословакия, и кто бы давал пенсию, поддерживал бы все эти годы эмигрантов?! Тем более, кто бы мог вывезти из Сибири часть русского золотого запаса? Уже, конечно, лучше, что он достался чехам, чем большевикам»[12].

В ноябре 1925 года Н. В. Брусилова записала в дневнике о том, что Алексей Алексеевич слишком поздно разглядел зловещую роль Коминтерна: «Во время польской войны, когда Алексей Алексеевич пошел на службу, об этом никакого понятия не имели, не только крестьяне, но и средний круг интеллигенции. Только после заключения мира с Польшей Коминтерн основался у нас, как в своей собственной штаб-квартире. Вот этот момент, когда Россия была связана по рукам и ногам грубой чернью и чекистами-большевиками, Европа пропустила мимо ушей и дала возможность на свою голову Третьему Интернационалу запустить свои цепкие щупальца во все страны в виде своего Коминтерна.

„Отсель грозить мы будем шведу“, — сказал Петр I, основывая Санкт-Петербург. Большевики, основывая свой штаб Коминтерн в том же Петрограде, теперь грозят не только шведу, но и всему миру. И уже теперь этот город должен забыть о Петре, ибо зовется Ленинград… Если Бог жизни даст — будем наблюдать. Повторяю: они гонят Церковь, основывая новую религию: Ленинизм»[13].

Сам Брусилов во втором томе своих воспоминаний так объяснял свое поступление на службу к большевикам: «Я, как военный с малых лет, страдая эти годы развалом армии, надеялся опять восстановить ее на началах строгой дисциплины, пользуясь красноармейскими формированиями. Я не допускал мысли, что большевизм еще долго продержится. В этом я ошибся, но я ли один? (Убежден, что многие помогавшие Троцкому воссоздать русскую армию, хотя бы и называлась она „Красной“, думали так же, как и я)». Между прочим, Брусилов утверждал, что, прежде чем подписать воззвание к офицерам с призывом вступать в Красную армию для борьбы против Польши, он говорил с Троцким и просил его «дать мне гарантии спасения офицеров от преследования чекистами, от злобно натравленной ими черни. Троцкий мне обещал, что всё зависящее от него будет сделано, но что он на ножах с „Чекой“ и что Дзержинский его самого может арестовать (это было в 1920 году, а что случилось с Троцким в 1925?!)». Думается, в данном случае Троцкий не врал. Насчет того, что Феликс Эдмундович мог его арестовать, Лев Давыдович конечно же сознательно допустил преувеличение. Троцкого, в тот момент — второго человека в стране после Ленина по своей значимости, члена политбюро и главу Красной армии, Дзержинский арестовать не мог. Для этого требовалось решение политбюро, а такое решение в 1920 году было абсолютно невероятным. Но определенное противостояние между Троцким и Дзержинским имело место еще в годы Гражданской войны. Так, в июле 1919 года глава ВЧК без ведома председателя Реввоенсовета арестовал тогдашнего главкома Красной армии И. И. Вацетиса и некоторых его сотрудников по обвинению в военном заговоре. Обвинение не подтвердилось, и Вацетиса вскоре освободили, но с поста главнокомандующего он слетел.

Кстати сказать, в воспоминаниях, которые в России Брусилов предполагал опубликовать только после падения большевиков, он похвально отозвался о председателе Реввоенсовета: «Да, в сущности Троцкий по энергии, уму и организаторским способностям, конечно, выдающийся человек».

А в связи с началом широкомасштабной Советско-польской войны весной 1920 года Алексей Алексеевич отмечал: «С юга стал наступать Врангель, с запада поляки. Для меня было непостижимо, как русские генералы ведут свои войска заодно с поляками. Как они не понимали, что поляки, завладев нашими западными губерниями, не отдадут их обратно без новой войны и кровопролития. Как они не понимают, что большевизм пройдет, что это временная, тяжкая болезнь, наносная муть. И что поляки, желая устроить свое царство по-своему, не задумаются обкромсать наши границы. Я думал, что, пока большевики стерегут наши границы, пока Красная армия не пускает в бывшую Россию поляков, мне с ними по пути. Они сгинут, а Россия останется».

Когда в сентябре 1920 года большевики получили преувеличенные данные о разложении в войсках Врангеля, возник проект превращения врангелевской армии в Красную Крымскую армию под командованием Брусилова, под руководством которого только будто бы и соглашались служить бывшие белые офицеры. В связи с этим Брусилова побудили подписать обращение к врангелевцам с обещанием амнистии в случае перехода на сторону Красной армии. Заместитель Троцкого Э. М. Склянский сообщил Брусилову, что тому, возможно, придется выехать на юг, чтобы принять под командование бывшую врангелевскую армию, и предложил составить список будущего штаба армии. И Алексей Алексеевич воспрянул духом. Он вспоминал: «Я воодушевился, поверив этому негодяю. Я думал: армия Врангеля в моих руках, плюс все те, кто предан мне внутри страны и внутри Красной Армии. Конечно, я поеду на юг с пентаграммой, а вернусь с крестом и свалю этих захватчиков (или безумцев, в лучшем случае)». Но маниловским мечтам старого генерала о лаврах русского бонапарта не суждено было сбыться. По свидетельству Брусилова, вопрос о командовании армией отпал очень быстро: «Я пригласил в этот же вечер нескольких людей, которым вполне верил, но с которыми очень редко виделся, чтобы распределить роли. Мы все обдумали… распределили должности… И стали ждать, день, другой, третий… Склянский ничего не давал знать. А гораздо позднее он сообщил мне при случае, что сведения были неверные, никакого бунта не было и что все таким образом распалось». Алексей Алексеевич был уверен, что про «Красную Крымскую армию» Склянский выдумал, чтобы добиться брусиловской подписи под воззванием к врангелевцам. Потом многие офицеры поверили, что раз Брусилов, наряду с Лениным, Троцким и главкомом С. С. Каменевым, обещал им прощение, то им ничего не угрожает, остались в Крыму и вскоре были расстреляны. Потому-то и называл Брусилов Склянского негодяем. Но на самом деле Эфраим Маркович не врал. К красным действительно перешел 8 сентября 1920 года врангелевец, поручик Яковлев, и сообщил о якобы существующем заговоре против Врангеля и готовности врангелевцев перейти под начало Брусилова при условии, что будет обращение от советского руководства с обещанием амнистии. Ленин назвал это дело «архиважным» и советовал принять предложение, составив соответствующее обращение. На самом же деле сообщение Яковлева, скорее всего, было дезинформацией, разработанной в штабе Врангеля с целью побудить советское командование снять часть войск с Южного фронта и перебросить их на Западный, против Польши. Но даже если вообразить себе, что врангелевцев действительно удалось бы объединить в «Красную Крымскую армию» под командованием Брусилова, то можно не сомневаться, что Троцкий, Склянский и другие большевики не дали бы Брусилову самостоятельно и шага ступить, поместив его под крепкий надзор и караул и уготовив ему роль «свадебного генерала». И ни о каком перевороте он и помыслить бы не мог. Но Брусилов, как и многие другие «бывшие», еще долгое время верил, что советскую власть можно свергнуть сравнительно легко. Надо только, чтобы во главе восстания встал какой-нибудь популярный деятель. Брусилов, не сомневавшийся в народной любви к своей собственной персоне, готов был при благоприятных обстоятельствах такое восстание возглавить. Но большевики плотно контролировали каждый его шаг, равно как и жизнь других сколько-нибудь видных представителей прежней военной и политической элиты, периодически арестовывая их, а то и расстреливая. Поэтому появилась мысль, что восстание может возглавить кто-то из известных большевиков, особенно военных, только большевиков «правильных», «государственно мыслящих».