Паромщик - Джастин Кронин

как и то обстоятельство, что я полчаса мыл посуду, а в это время моя четырехлетняя дочь тонула. Я подхватываю Кэли на руки, отталкиваюсь от дна и всплываю. Элиза ждет меня у края мелкой части бассейна. Над нами с шипением сверкает молния, завывает ветер, воздух раскалывается от раскатов грома. В воздухе пролетают странные предметы: ветка дерева, пластиковый стул. Я выбираюсь из воды, поднимая дочь на вытянутых руках. Мне вспоминается ночь, когда она родилась. Элиза, утомленная родами, заснула. Я снял рубашку, улегся на койку (медсестра приставила ее к кровати Элизы, чтобы первую в жизни Кэли ночь мы провели вместе) и прижал новорожденную к себе. Кожа к коже. Я читал об этом в какой-то книге. Мне хотелось, чтобы мои звуки и запахи, а также ощущения от меня стали первым, что будет запечатлено в чистом мозгу малышки. Пусть с первых минут жизни она узнает, что я – ее отец. («Это твой отец, – снова и снова повторял я. – Твой папочка».)

Я несу Кэли в дом. Я настолько промерз, что почти утратил чувствительность. Мысли превратились в густой суп. Элиза что-то мне кричит, но я не разбираю слов. Я укладываю дочь на пол. У Кэли кровь на щеке. Откуда взялась кровь? Вскоре я нахожу ответ: малышка порезалась. Рана большая, от правого виска до уголка рта. Как она сумела порезаться? Вскоре становится понятно. Борта бассейна отделаны натуральным камнем, шершавым и в некоторых местах даже острым. Должно быть, она порезалась, когда падала.

– Проктор, она не дышит! – Лицо Элизы перекошено от ужаса. Она находится в невменяемом состоянии и вряд ли понимает, что делает. Стоя перед Кэли на коленях, она сжимает ладонями лицо дочери и начинает трясти ее. – Кэли, малышка, давай просыпайся!

Когда-то меня учили делать искусственное дыхание и массаж сердца. В средней школе был курс по оказанию первой помощи. Летом мы выезжали на практику, где болтали с девчонками и всматривались в озерную гладь – не нужны ли мы где-нибудь? Нам так и не довелось никого спасти, однако навыки не забылись. Я опускаюсь на колени, зажимаю Кэли носик, наклоняю ей голову и прижимаюсь своим большим неуклюжим ртом к ее маленькому ротику. Губы Кэли холодны, тело неподвижно, без признаков жизни. Одна часть меня знает это, другая – нет. Дважды повторенное дыхание рот в рот, двадцать нажатий на грудную клетку. Я повторяю это снова и снова. Элиза воет, умоляя вернуть Кэли к жизни. Буря продолжает бушевать. Ветер обстреливает стены дома всем, что сумел поднять с земли. Где-то звенит разбитое стекло. Я вошел в зону абсолютного безумия. Мне кажется, что я стою на сцене, устланной темными крыльями. Зрительный зал пуст. Свет единственного прожектора слепит мне глаза. Я надавливаю Кэли на грудь и вдуваю воздух ей в рот, снова надавливаю и вдуваю. Малышка не подает признаков жизни и не дышит. Никакой надежды, однако я не могу сдаться. Кэли, вернись ко мне!

– Директор Беннет!

Кэли, не уходи!

– Директор Беннет, вы здесь?

У меня что-то с горлом; кажется, оно опухло. Во рту – горький химический привкус. Я пытаюсь сглотнуть, но кажется, будто в горле застрял кулак. Я начинаю задыхаться. Животный ужас сжимает мне сердце. Элиза! Помоги мне!

– Вам нужно всего лишь открыть рот и дышать.

Я давлюсь, хриплю, молочу руками и ногами. Судорога сводит тело, словно оно собирается чихнуть. Изо рта и носа выплескивается вязкая жидкость. Я кашляю, снова давлюсь, потом меня выворачивает.

– Так лучше, директор Беннет. Вам надо дышать, и только.

Кто это обращается ко мне по имени? Может, это Бог? И свет! Нестерпимо яркий, терзающий глаза. Все равно что смотреть на ярчайшее из солнц.

– Алле-оп!

Меня поднимают, потом снова укладывают. Подо мной клацают колесики. Меня куда-то везут на каталке. Желудок сводит от позывов к рвоте, голова кружится, как у пьяного. Холод сменился новым ощущением – легкими прикосновениями ко всем частям тела, словно там разгуливает целая армия муравьев. Боясь нового удара света по глазам, я приоткрываю их, совсем чуть-чуть. Надо мной проплывает потолок, но что это за потолок?

– Ну вот и приехали.

Меня опять поднимают и перемещают на другую поверхность. Ощущения, которые я сейчас испытываю, мне не с чем сравнить. То, на чем я лежу, принимает форму моего туловища, рук и ног. Давление равномерно распределяется по всему телу. От поверхности исходит приятное тепло, согревающее меня до самых костей. Я чувствую укол. Похоже, в мое предплечье ввели иглу.

– Отдыхайте, директор Беннет. – Голос звучит тише. Наверное, тот, кто говорит со мной, отошел. – Худшее позади. Вскоре вы почувствуете себя лучше.

«Постойте! – кричит мой разум. – Верните меня обратно! Я должен ее спасти. Я должен спасти Кэли!» Однако я не могу произнести ни слова. Дверь закрывается, и я остаюсь один.

Кэли!

Тишина. Темнота. Я плачу.

30

Сначала вода, потом огонь.

Она находит лестницу и вылезает на причал, попав в полосу сильного жара и дыма. Повсюду гудит и трещит пламя пожара. Раскаленные угли взмывают вверх, и жаркий ветер подхватывает их. Он и сам наполнен пламенем. А сверху падают груды пепла, похожие на крупные серые снежинки. Она бредет вдоль причала, стараясь не обжечь босые ноги. Туфли она потеряла еще у того люка, где Проктор и другие выбирались наверх. Она помогла Проктору, а сама снова нырнула в воду. Чтобы не задохнуться от дыма, она прикрывает нос и рот мокрой рубашкой.

Вот и проход, выводящий на улицу. Люди оцепенело стоят вдоль тротуаров и смотрят на пульсирующее оранжевое зарево, занимающее почти все небо. Есть и те, кто торопится убежать от огня; многие тащат на себе малолетних детей и узлы с пожитками. Почему-то молчат сирены. И пожарные до сих пор не появились. Наверху принято решение: пусть все сгорит. Не важно, кто его принял, Каллиста или вся Коллегия. Ждать помощи бесполезно.

К восходу солнца она добирается до места встречи – старого заколоченного склада, второй этаж которого переделан под квартиры. Сейчас они пустуют. Она огибает здание и входит в комнату на первом этаже. Мебели нет. Обои на стенах содраны до штукатурки. Она опускается на корточки и разглядывает следы на пыльном полу.

Сзади на пол падает тень. Мгновение страха. Она вскакивает, потом облегченно вздыхает. Это Стефано.

– Все наши выбрались? – спрашивает она.

– Мы потеряли Паппи, – отвечает Стефано.

– Что значит «потеряли»?

– Было темно. Он был с нами, а потом раз – и его нет. Это все, что я знаю. – Он