Ночь, когда мы исчезли - Николай Викторович Кононов

«У меня для тебя новости, не дёргайся», — быстро сказал Вилли. Он нервничал, явно переоценивая мою враждебность. «Ну?» — «Одесса ответила». — «Что?» — «На твой запрос успели ответить. Справка от семнадцатого февраля прошлого года. Тебе повезло, через месяц из Одессы началась эвакуация… Назад!»

Вилли достал из кармана конверт. Да, это был ответ из одесской комендатуры господину Бейтельсбахеру. Мимо блуждали люди с чайниками, пальто, связками книг, сапогами, перекинутыми через руку подобно полотенцу официанта. Я заглянул в глаза Вилли.

«Стой, — сказал он, — я отдам, но ты мне поможешь… Стой! У меня бритва, и к тому же я шёл за тобой от вашей квартиры и знаешь сколько постов насчитал? Четыре. Ты не убежишь, и я тебя сдам прямо здесь, советским. Они рады узнать о твоих акциях, поверь мне. Фон Мой тоже присылал нам отчёты».

Я представил себе будущее Ольги и обмяк. «Ничего особенного не прошу, — заговорил Вилли. — Скоро меня будут допрашивать денацификаторы, то есть комиссия, согласно моей анкете члена партии. Как свидетеля я назвал тебя. И я буду говорить только правду: занимался подбором работников, излишнего рвения не проявлял. Никакой истории с твоим другом не было. Просто молчим о ней. Не врём, но и не упоминаем, и это значит, что ты не лжесвидетель. Я спрячу конверт в тайнике, а сразу после комиссии отдам. Если ты не сваляешь дурака, я буду приговорён к денежному штрафу как „попутчик“ и уеду».

Мне захотелось прирезать его прямо на месте, но он добавил: «Эй, я всё прочитал. Твои живы».

Акробаты попадали со струн, и следующий месяц я вёл себя так, будто получил прямой в подбородок. Бродил по комнате и по улицам в тумане, хватал за руки Ольгу и едва не ударил её, когда та стала повторять, что обманщик никогда не обманывает единожды. Кричал, что разберусь сам, что имею право знать, что наконец-то приблизилось освобождение от ярма, которое я влачил всю жизнь, и я имею право… Ольга заперлась в ванной и не разговаривала со мной.

Комиссия оказалась медленным па-де-де отрешённых взглядов, шёпотов, недомолвок. Здесь пахло бумагой, как в сыром и заплесневевшем архиве. Коридор был полон людьми, но никто здесь не смотрел друг другу в глаза дольше, чем на секунду.

«Вон там слева Ранке. Его брат лихачил в айнзатцкоманде, и знаете, как он теперь орёт ночами?» — «Ничего, Райнхард позаботится об однокласснике… Если тот, конечно, не макал его в унитаз». — «Может, он просто купил чистые документы…» — «Может. Всё можно, если есть деньги. Мистер полковник так и сказал: вот мы возим вам „Персил“, ну и стирайте на славу свою репутацию, только не перестарайтесь…» — «Тихо. У янки тут наверняка уши». — «У советских тоже…»

Дрожа то ли страха, то ли от отвращения к себе, я дал показания, что Вилли ни в чём не виноват и ещё в Хоэнхайме был гуманнейшим руководителем студенческого союза. Члены комиссии молчали и не задавали никаких вопросов. Происходящее явно тяготило их, и только один активист хотел узнать, сколько антифашистов в рядах вермахта раскрыл отдел Вилли. Я ждал окончания процедуры, так как хотелось в сортир. На преступника Вилли не тянул и после кратких прений получил желаемое клеймо «попутчика».

Вилли тут же исполнил обещание. Скользнув в подворотню на Фридрихштрассе, он не стал из неё высовываться и просто метнул мне под ноги пакет, вынутый из какой-то малозаметной трещины. Затем скрылся навсегда.

Не испытывая ничего, я разорвал конверт и вытащил ответ на бланке комендатуры. Обманщик не обманывает единожды. О маме и Катарине не было сказано ничего, кроме даты суда и пункта высылки: Минусинск, Западно-Сибирский край. А вот у Анны была указана фамилия по мужу и стояла пометка «Выбыли в Силезию, ноябрь 1943-го». От подворотни до Силезии было примерно триста километров.

Спеша разыскать мою дорогую Анну, я подкараулил нового директора садово-паркового управления. Директор часто бывал у советских, поскольку завоеватели ещё не успели разделить кладбища по зонам. Он согласился узнать, как искать пропавших в Польше.

Ожидая сведений, я едва не начал молиться. Во мне проснулось старое желание разделаться с прошлым. Вдруг девочки вышли замуж, и у них дети, и я их почтенный дядька?

Так грезил я, когда директор вызвал меня и сообщил, что ещё летом всех сбежавших вместе с вермахтом колонистов депортировали из Польши обратно к советским. Но не на место жительства, а в Сибирь. Причерноморские же колонии заселяли колхозниками.

Меня придавило так, как не придавливало никогда. Я с трудом вставал, передвигал ноги, посещал службу. На каждом кладбище я находил уединённый угол и обнимал случайное холодное изваяние. Через месяц мне исполнялось тридцать девять, а я чувствовал себя руиной. Пропал смысл делать что-либо, кроме как лежать рядом с Ольгой.

Узнав о проделке Вилли, она закатила глаза, полчаса ходила от стены к стене и наконец взялась за меня. Сначала заставила вспомнить девочек: какими они были, что носили, как дразнили меня, на кого были похожи. Распаляясь всё сильнее, я перескочил на наш дом и на степь и выпотрошил всю свою память. Казалось, что сам голос кровоточит. Несколько раз я кричал, выпил чайник воды. Ольга слушала, наклонив голову как зяблик, и вдруг прервала меня на полуслове:

«Это просто проклятие, это не даст жить. Надо любой ценой примириться… Я слушала тебя и думала, и вот что стало понятно. Степь была твоим убежищем, и за это ты ненавидишь красных — за то, что отняли логово, где ты мог быть в одиночестве. И ещё ненавидишь их — нет, не за семью, — а потому что боишься будущего, любых перемен, потому что они уже однажды отсекли тебя от покоя. Ты, прости, ветхий человек, попавший в центр ускорения времени, где ежечасно меняются самые основы жизни».

Я возражал ей, что всегда рад сыграть в рулетку со временем, но сейчас прошлое держит меня, как щенка в руке. «Исправим! — крикнула Ольга. — Мы оба знаем, что у меня есть Клара, которая живёт чужую жизнь в моём теле. Предположим, что твой Густав — это ты сам, только более храбрый, сильнее похожий на тебя, каким бы ты хотел быть тогда, в Розенфельде. При этом Клара тебя знает, и на её календаре сейчас идёт тот самый двадцать третий год… Это ведь в двадцать третьем случилось?.. Так вот мы сделаем так, чтобы она явилась, и ты умолишь её съездить предупредить розенфельдцев, чтобы ополчение не сопротивлялось продразвёрстке… Пусть обещает, например, что „Братья в нужде“ возместят им всю изъятую муку. Помню,