Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель

имя отца – Алексей? И какую роль играла в этом кроссворде загадочная Сабина Николаевна?

– Марат, – Лина вскочила со стула, опрокинув при этом какую-то ценную вазу, которая разлетелась на осколки с упоительным звоном, – ты сошел с ума?

– Как ты догадалась, мамочка? – спросил он со странной, похожей на оскал, улыбкой. – Сознайся, ведь тебе никогда и в голову не приходило, что твой сверхуспешный, идеально уравновешенный сынок – подпольный психопат? А жаль! Была бы тут Сабина Николаевна, она провела бы с ним пару сеансов психоанализа, и вы пришли бы в ужас от тайных комплексов, грызущих его подсознание. Ведь у него никогда не было отца и даже отцовской могилы, на которой можно плакать и поливать цветочки.

– Марат, – попросила Лина, – хватит об этом. Лучше скажи, ты и вправду хочешь оставить нас тут на месяц?

– Разве я неясно сказал? Я уже обо всем договорился с вашим ректором.

– И нас не спросил?

– Ладно, предположим, мы тебе поверили, – вмешалась я. – Ты что, и впрямь хочешь держать нас всех взаперти в своем дворце, пока мы не запишем жизненную драму твоей мамы?

– Нет, почему же всех? Свободный гражданин иностранной державы может спокойно улететь в свой Берлин. Я даже готов дать ему машину с шофером, которая доставит его в аэропорт.

У меня так перехватило дыхание, что я не смогла выдавить из себя ни слова.

Но суперинтеллигентный Феликс взял со стола бокал вина, спокойно выпил и сказал на абсолютно точной фене уличного хулигана:

– Ты, хмырь плюгавый, заложи эту идею себе в жопу, хорошо разжуй и обратно высри. А Лильку я тут наедине с тобой не оставлю, ясно? Я сразу заметил, что ты положил на нее глаз.

Марат поднялся из-за стола и, набычившись, пошел на Феликса. Лина, неожиданно для всех, подставила ему ножку, и он рухнул на пол лицом вниз, прямо на осколки разбитой вазы. Катя, вошедшая в этот момент с тортом и кофейником, быстро попятилась и юркнула обратно в кухню.

В наступившей ватной тишине где-то за портьерой скрипнула дверь, и в столовую бабочкой влетела чудо-блондинка – гладкие волосы наискосок пересекают щеку, лиловое платье кончается чуть повыше колен, открывая идеально длинные ноги в золотых туфлях тридцать девятого размера.

– Маратик, что с тобой? – спросила бабочка участливо, глядя, как Марат поднимается с пола, размазывая по щеке кровь от осколочной царапины.

– Споткнулся и поскользнулся на салате, – пробормотал Марат, и я поняла, кого он боится.

– Прости, Мариночка, это я салатницу нечаянно со стола смахнула, – взяла на себя вину Лина.

– И поэтому ты забыл прислать за нами в аэропорт машину?

– Я почему-то думал, что вы возвращаетесь завтра. У нас тут такие драмы! Мы только что вернулись с кладбища.

– Боже, кто умер? Кто-то знакомый?

– Нет, не очень – Васька Пикассо. Умер по нашей вине.

– Какой-то Васька Пикассо умер, и ты все забыл: что мы сегодня прилетаем из Питера, а мама улетает в Новосибирск?

– Дело в том, что мама не улетает, она остается здесь с Лилькой. Ты ведь помнишь Лильку – она мамина аспирантка.

Марина перевела взгляд на меня – такой хорошо знакомый мне оценивающий взгляд женщины на женщину – есть ли тут опасность или нет? Похоже, решила, что есть.

– Почему остаются? Кто-то заболел?

– Слава богу, нет. Они будут писать книгу – мамины мемуары.

– А почему мамины мемуары нужно писать здесь? Разве не лучше у себя дома, в знакомой обстановке?

Тут в голосе Марата зазвенела сталь:

– Потому что я так хочу! Они нужны мне срочно!

Марина вдруг потеряла весь свой воинственный тон, и я усомнилась, не ошиблась ли, решив с налету, кто кого боится.

– Ну, если срочно, конечно… Это тебе решать. А о чем у вас был такой горячий спор?

Ага, значит, она сначала постояла под дверью, прислушиваясь к голосам в столовой.

– Да из-за этого фраера, Лилькиного хахаля. – Марат кивнул на Феликса. – Он не согласен ее тут оставлять.

Марина перевела на Феликса другой, тоже знакомый мне, оценивающий взгляд – женщины на мужчину. И одобрила.

– А что хочет – ее увезти или остаться здесь?

– Похоже, он готов остаться здесь, но я не согласен, он им будет только мешать.

– Вы откуда? – спросила Марина Феликса: уж очень нерусский был у него вид – и прикид, и прическа, и носки.

– Из Берлина.

– А русским владеете вроде бы неплохо.

Значит, она слышала его блатную арию про жопу.

– До одиннадцати лет жил в Ростове, играл в футбол с мальчишками.

– А в теннис играете?

– Естественно, играю.

– Хорошо?

– В прошлом году был чемпионом факультета.

– Маратик, – промурлыкала Марина любовно, – почему бы не оставить мальчика здесь? Если он пообещает каждый день играть со мной в теннис?

Тут уже я глянула на нее оценивающим женским взглядом и решила, что опасна, но не очень – как ни поддувайся ботоксом, сорок пять – они сорок пять и есть.

В конце концов все уладилось ко всеобщему удовольствию: Феликс позвонил своему хитрожопому агенту и отложил билет, а Марат велел протопить и приготовить для нас гостевой коттедж, уютно скрытый от посторонних глаз мохнатой еловой рощей. В коттедже было три спальни, просторный салон и кухня. Лишнюю спальню мы превратили в рабочий кабинет, а точнее, в комнату пыток, в которой мы с Феликсом часами пытали бедную Лину.

Каждый день Феликс играл с Мариной в теннис, утверждая, что ее тренер ничему ее до сих пор не научил. Мы с Линой этот час бродили по дорожкам парка, вдыхая необходимую для работы порцию кислорода. Марина снисходительно позволила мне гулять по морозу в розовых Наташкиных сапожках и в своем верблюжьем пальто с воротником-бантом и даже добавила к этому тренировочный костюм и пару свитеров. По-моему, от этой щедрости объем ее гардеробной комнаты нисколько не уменьшился. Марат оставил Феликсу свое суперэлегантное полупальто, ссудив его в придачу мохнатым халатом и костюмом для игры в теннис.

По-моему, именно игра Марины с Феликсом в теннис привела к торжеству мира и согласия в нашем маленьком сообществе, так как сильно снизила электрическое напряжение между нею и Маратом. Зато в нашем уютном коттедже напряжение возрастало с каждым днем, потому что Лина отчаянно сопротивлялась каждой нашей попытке проникнуть в тайник ее детства.

Она не хотела ничего скрыть, она просто не хотела это вспоминать. И чем дальше мы проникали в потайные коридоры ее памяти, тем ясней я понимала, как мучительно трудно ей туда возвращаться. Она, по сути, ничего не рассказывала связно, она после