Умножающий печаль - Георгий Вайнер

Палей просто цитировал их. Я спросил — он ответил. Но он им сочувствовал.

Он со мной был не согласен. Он думал по-другому. Он считал, что мы с немцами братья навек. Он считал, что нам еще многому можно будет научиться у них.

В Писании сказано: «Мои пути — не ваши пути».

— Вениамин Яковлевич, пошлите им для успокоения вагон валиума. Кстати, нам надо решить один вопрос. Присядьте, пожалуйста…

Усадил его в кресло, обслужил, как хороший официант, — подал бокал шампанского, на тарелочку покидал закусь.

— Нам предстоят тяжелые времена, большая война. Статейка в «МК» — просто первая ласточка…

— Что вы имеете в виду? — встревоженно спросил Палей.

— По моим прикидкам уже на следующей неделе начнутся поиски концевого, стрелочника, виноватого. Наши позиции неуязвимы, но в азарте свершения справедливости, в разгуле гражданского гнева надо быть подальше от места праведного побоища…

— Я не понял, уточните… — попросил побледневший Палей.

— Я говорю о вечной проблеме нашего правосудия — ужасного выбора между произволом и самосудом, — спокойно пояснил я. — Чтобы выстоять в предстоящей кошмарной разборке, нужны огромные деньги, гигантские связи и стальные нервы.

— По-моему, у нас все это в наличии, — дрожащими губами вымолвил Палей.

— У меня — да. А у вас — плохие нервы, вам просто не по силам битва с этими разбойниками — газетчиками, прокурорами, кредиторами и прочими стервоядными! Мы должны сделать правильный ход…

Палей резко встал, шампанское плеснуло на его серый пиджак, растеклось на лацкане неопрятной черной кляксой.

— Вы хотите избавиться от меня?

— Ну, ну, ну! Вениамин Яковлевич, опомнитесь! — Я положил ему руку на плечо, силой усадил обратно в кресло. — Когда-то мне Гарри Каспаров сказал замечательную вещь: не сделанный вовремя нужный ход сразу ухудшает твою позицию. Ему-то просто — Каспаров играет в обычные шахматы с жесткими правилами. А я шпиляю в стоклеточные шахматы, где все фигуры ходят как могут…

— И что вы предлагаете? — Его быстрый глаз померк, и в голосе задребезжало старческое бессилие.

— Я прошу вас отдохнуть, — как можно мягче сказал я. — Вам сейчас нужен хороший отпуск — подольше и подальше. Где-нибудь на Багамах. Или на Кайманах… Естественно, отпуск оплаченный…

Палей мелко, суетливо вздыхал, будто дышал жабрами. Он хотел что-то сказать, может быть, крикнуть или броситься на меня. Но не было воли.

Потом собрался с силами и спросил сдавленно:

— Это приказ?

— Это моя просьба, Вениамин Яковлевич. Подождите, мы еще с вами побушуем! А пока положимся на вековую народную мудрость — на нет и суда нет! Билет на Барселону у вас на завтра, на восемь вечера… У Наденьки…

— Подождите! Подождите! — вскрикнул Палей, будто я уезжал от него на трамвае. — Какая Барселона? А жена? А дочка?

— О чем вы говорите, Вениамин Яковлевич! Я о них позабочусь здесь, как о самых близких людях! А пока вам лучше полететь одному. Не надо давать пищу клеветникам с их рассказами о бегущих с «Титаника» крысах. Погодя немного, когда здесь пыль уляжется, бой утихнет, крики смолкнут, я пришлю к вам семью. Не тревожьтесь и не сомневайтесь.

Палей разрушенно помолчал, потом вздохнул-всхлипнул:

— Боюсь, у меня нет выбора…

— Да бросьте вы, не драматизируйте! Просто приятное путешествие богатого, хорошо потрудившегося джентльмена. Кстати, у вас ведь с иностранными языками не густо? Вас в Барселоне в аэропорту встретит девушка, она возьмет на себя все дальнейшие хлопоты.

— Какая девушка? О чем вы говорите? — спросил Палей с таким испугом, будто я пообещал кастрировать его.

— Очень хорошенькая девушка. Она из службы Сафонова. Катя. Обеспечит вам везде полную безопасность, — заверил я.

— Катя… Безопасность… — как во сне повторил Палей. — Почему?

— Потому что она капитан ФСБ. В общем, не берите все это в голову — отдыхайте и набирайтесь сил! А сегодня вечером жду на празднестве…

Палей тяжело поднялся, он сразу резко постарел, осыпался. Раздумчиво сказал:

— Вы мне всегда были интересны как человеческий тип… Я никак не мог решить для себя — хороший вы человек или плохой…

Я не дал договорить ему, обнял и повел к дверям.

— Вениамин Яковлевич, в вашем возрасте и с вашим опытом необходимо точно знать: нет людей просто хороших или просто плохих. Есть люди, которые к нам хорошо относятся, и есть люди, которые к нам плохи. Я к вам отношусь очень хорошо, и поэтому мы оба — очень хорошие люди. До встречи на большой парти в Барвихе!

Он взялся за ручку, но обернулся и сказал:

— Я уверен, что ваша праздничная парти будет обильной, долгой и доброй… Как коммунистическая парти…

Лена просунула голову в кабинет и, заговорщически подмигивая, быстро сказала:

— Иди быстрее! Я с Надькой договорилась — она тебя без очереди пропустит…

— Спасибо, Лена! Спасибо тебе! Добытчица, заступница моя, просительница за меня — нескладня недотепистого! Мне бы еще денек простоять да ночь продержаться, а там ты меня пристроишь в жизни…

— А то? Конечно, пристрою! Если слушаться будешь!

— Не буду, — обнадежил я подругу и отложил в сторону портрет-фоторобот.

Пристально, долго я рассматривал его, будто медитировал, я вживлял его в себя, я закрывал глаза и накладывал портрет на смутное размытое воспоминание в надежде, что между ними проскочит искра догадки — волшебный прыжок сознания. Я поднимал свою тяжелую, лениво огрызающуюся память, как зимнего медведя из берлоги. Видел, видел, я наверняка ее видел с Котом! Но где, когда, при каких обстоятельствах, где ее сейчас искать — сообразить не могу.

Как ее зовут — не помню точно, это и вспоминать бесполезно. А фамилия у нее какая-то яблочная… Антоновка, семеренка, владимирка… Тьфу! Владимирка — это вишня! Нет, не вспомню. Привязаться не к чему, нет ассоциативного повода…

— Ну, ты идешь? — заторопила Лена. — Ты придумал душевный подарок?

— Придумал.

— Говори! Говори! Что подаришь?

— Для мил дружка выйму сережку из ушка. Из твоего ушка…

— Ну да, разбежался! Мне, молодой нежной девушке, будущей невесте, эти брюлики самой нужнее. Ну скажи серьезно!

— Серьезно? Сниму последнюю рубаху. Знаешь, есть такой народный обычай — отдал другу последнюю рубаху и идешь в нудисты.

— Ага, ага! — согласилась Лена, подталкивая меня в сторону приемной. — Поменьше рассуждай и резонерствуй. А то станешь занудистом. Занудой мужского пола. Ты думай об этом…

— Буду. До конца рабочего дня…