Крест на чёрной грани - Иван Васильевич Фетисов

золотую десятирублёвую монету, вышел на улицу. Небо начинало наливаться жиденьким светом, а на востоке по всему горизонту обозначилась розовая полоса. По селу от края до края началась перекличка вечных стражей времени – беспокойных петухов. И все ещё на противоположном берегу звенели колокола, созывая народ на рождественский молебен во славу добра, мира и спасения человеческой души.

Весть о прошествии по Острожной каппелевского отряда разнеслась утром скоро. Это событие породило разные толки. Одни мало-мальски смыслящие, что происходит вокруг, перед Уралом и за Уральским хребтом, полагали, что настала пора спокойной жизни – побесились, попроливали кровушки, хватит горюшка помнить на века вперёд. Другие, посмышлёнее да порасторопнее до поездок в ближний задымлённый шахтёрский городишко, судили по-своему – что на место каппелевцев придут, наподобие их, какие-нибудь интервенты. Русь, как сдобная булочка, постоянно манила и впредь поманит к себе гостей.

А самую главную новость поведал возвратившийся вечером этого дня с протоки с полным мешком рыбы дед Палей. Проверить поставленные возле плотины сети поехал раненько утром и, надо же, к удивлению и страху, верстах в трёх от Острожной, возле глухой Хинской пади, увидел застрявших в сугробах да среди ледяного тороса людей. Не грабители ли уж подстерегают бедного мужичонку? Остановился. Присмотрелся. Люди лежат недвижимо. Мёртвые! Кто же сложил тут свои головушки буйные? Осмотрев, старик определил четверых в новых шинелях к ополчению Колчака, а троих было вначале причислил к лихим партизанам, но узнав в одном из них Сеньку Чиркова, своего соседа, недавно ставшего тоже колчаковским солдатом, в растерянности развёл руками. Вот дак так – в слепой ярости и вороны повыклевывали глаза друг другу. Обезумели люди!..

На третий день Рождества острожницкие мужики собрали убитых, отвезли на кладбище и похоронили в сколоченных гробах в одной могиле. И один на всех поставили вековечный лиственичный крест.

Глава XXIV. Разведчики из «эшелона смерти»

Кирсан, опасавшийся угрозы от колчаковских карателей, хотя после побега прошло полгода, сидел на табуретке и, прищурив глаза, искоса поглядывал на сидящих напротив двоих пришельцев. Кого приютил? Добрых людей? Бандитов? Сибиряков или иноземельных?

Долго брели мужики по заснеженным просёлкам левобережья, устали и, завидев одинокий, показавшийся в ночи совсем близким мерцающий огонек, обрадовались, что скоро найдут пристанище – отдохнуть и погреться. Но огонёк оказался не близко. Пришлось перейти в торосах материк Ангары и лишь тогда по оконечности острова приблизились к тому манящему огоньку.

Кто настойчиво стучит в промёрзшую дверь, хозяин зимовья не спрашивал – время такое, правду едва ли скажут, – разрешил войти. Переступив порог, гости, их было двое, поприветствовали хозяина и назвали свои имена – Тихон и Тимофей. По фамилии Подзины.

– Братья? Видно: оба одной масти…

– Ага, – ответил тот, что был повыше, полнощёкий, и держал в правой полусогнутой руке барашковую папаху. Это был рыжеусый и рыжеволосый, как и брат, Тихон. – Погодки мы. Я постарше Тимохи. А на службу в солдаты пошли одним шестнадцатым годом. Родом из Пензенской губернии.

– Во как, – будто одобряя поступок братьев, сказал Кирсан и поведал о себе, что он тоже был призван на службу в девятьсот восемнадцатом году в колчаковскую армию, но по болезни был отпущен. А сейчас приставлен известным в здешних краях промышленником Яковом Гладышевым к делу – строительству мельницы на ангарской протоке между двумя островами. Правда, само дело лишь в зачатке. Поставлена межостровная плотина да установлена динамо-машина, поэтому в зимовье-то и светит электрическая лампочка. Это для того, сказал хозяин, чтобы народ издали видел: что Яков обещал, то и делает! Слово его – гранит. А Кирсан приставлен сейчас наблюдать, как плотина держится зимой.

Кирсан разжёг самовар и позвал гостей к чаю. С мороза братья пили жадно, а Кирсан, глядя на них, подумал о том, что гости-то люди странные. Родом зауральцы и там пошли служить царю-батюшке, а очутились в далёкой Сибири и – уж вовсе смутно – забрели на ангарский остров к Кирсану, словно Кирсан им давний друг или товарищ – надо попроведать да узнать, как поживает. Теперь они уж и не солдаты. Разве солдаты бывают в крестьянских полуизношенных шубёнках да в починенных валенках? И навевало от молчаливо сидевших братьев смиренно-покорной виноватостью. Так бывает, когда человек по какой-то оплошности попадает в неприятную историю. Стыдно признаться, но волей-неволей приходится. И Тихон, допив чай, вытер ладонью рыжие усы и сказал:

– Попали мы с братцем, как кур в ощип. Уж извини нас, хозяин, за беспокойство.

– Да о чём разговор? Дело житейское, – махнул рукою Кирсан. – Пустяки!

– Всё одно нехорошо… Позазря побеспокоили. Понял, как огляделся да прислушался – вокругом никово и тишина…

– Што-то ожидали такое суетное? Братья, переглянувшись, усмехнулись.

– Ожидали… – говорил всё тот же Тихон. – Мы из партизанского отряда Николая Зырянова. Слыхали што о нём?

– Малость.

– Дак вот… значит, идём в разведку… Места-то для нас незнакомые. Всё спрашивам, где што… значит, где колчаковцы днюют и ночуют. Говорят, то там, то эвон – всё бестолково. А тут подвернулся возля деревушки, называли её, кажется, Балухар, мужичок, с бородкой, в тулупчике, везёт сено из ближайшей пади и толкует, что колчаковцы готовят засаду на острове… И указал туда, где поскору в сумерках замерцал яркий огонёк… А тут вон чё – никаких колчаков…

Кирсан, хохотнув, улыбнулся – вот так разведчики! С такими вояками за колчаковцами гоняться придётся долго…

Однако немного погодя братья показались Кирсану не столь уж простаками, которых легко обвести вокруг пальца. Это когда Кирсан мельком услышал, что Тихон и Тимофей вместе с командиром отряда были узниками «эшелона смерти», о котором говорили много страшного. Слухи часто обрастают домыслами так, что затмевают истину, и Кирсан, охочий слушать всякого собеседника, не упустил случая и тут.

Рассказывать вызвался Тимоха.

– Давай, паря! – подмигнул задорно Кирсан. – Только не ври!.. – и навострил уши.

Тимоха, хитровато прищурив глаза, как бывалый странник, окунулся в воспоминания.

– По-од Сызранью, – напевно, окающим голосом начал Тимоха, – началась наша до-олгая до-ор-ога в Сибирь. Тамо-ока наша ро-ота ишо до октябрьских событьев перешла на сторону Со-оветов… Революция! Радости нету-ка предела… Ликуем, салютуем. Читам, ажно как Божью заповедь, декреты советской власти. О земле… О мире… Што ожидал народ! А радость померкла. В бою с белогвардейцами под Сызранью же в сентябре восемнадцатова предательски попали в плен. Самарская тюрьма. И следом этот проклятый «эшелон смерти». Собрали по распоряжению колчаковского правительства из тюрем Самары, Сызрани и Уфы сторонников советской власти – в теплушки и отправили на Дальний Восток. Тамо-ка на каком-то острове подготовили для нашего брата концентрационные лагеря. Но эшелоны, всего их было