Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава

Я надеялась, что мне больше не придётся справлять его наедине с твоими фотографиями. И доктор Н., и доктор Боннар, оба уверяли, что одной зимы в горах вполне достаточно для меня, то есть уже этой весной, получив свидетельство о состоянии здоровья, я смогу наконец вернуться к тебе, гордая и счастливая. Говорят, весной, после того как растает снег, горы покрываются белыми нарциссами. Ах, скорей бы весна! Я так жду её, хотя ещё только конец января…

Патер познакомил меня с женой учителя местной младшей школы — она согласна заниматься со мной французским. Это совсем юная француженка, почти девочка, но она преподаёт французский и историю в маленькой школе своего мужа. Три раза в неделю — во вторник, в четверг и в субботу — она приходит в мою палату, и мы занимаемся. Я заучиваю тексты из учебников для третьего-четвёртого классов младшей школы и пишу сочинения, какие пишут школьники… Разумеется, я могла бы и не начинать всё заново с нуля, но мне хотелось иметь хорошую подготовку для того, чтобы когда-нибудь в будущем преподавать французский тебе. Я нарочно собираю учебники швейцарских и французских младших школ и бережно храню свои тетради. Думаю, что и Миямура порадуется моим успехам, когда я выздоровею и окончательно покину эти горы. Однажды во время прогулки, размышляя о твоём образовании, я зашла в школу. Около тридцати мальчиков и девочек от семи до пятнадцати лет, разделившись на две группы, сидели в бедной комнате с печкой. Работали в этой школе только учитель и его жена. Наверное, примерно такими же были в старину наши школы при храмах. Я постаралась запомнить всё до мельчайших подробностей, чтобы рассказать тебе, когда ты вырастешь: как был устроен класс, как выглядели ученики. Меня поразило, с каким вниманием относились в этой школе к изучению классики. Когда ты станешь школьницей, я буду учить тебя французскому и одновременно постараюсь сделать так, чтобы свой родной язык ты осваивала, заучивая разные отрывки из классической литературы, а не только по учебникам. Эти сопливые девчонки и мальчишки знают наизусть многие прозаические произведения, не говоря уже о стихах Расина и Лафонтена. По словам учительницы, французская классика настолько сложна, что необходимо вот так, с малолетства заставлять ребёнка заучивать отдельные произведения наизусть, пусть даже он ещё ничего не понимает, только тогда классическая литература войдёт в его плоть, в его сердце, он незаметно для себя самого проникнет в красоту родного языка и осознает величие французской культуры. Если же этого не делать, то потом ему трудно будет что-либо понять. Когда я, шутя, спросила, не превратятся ли эти дети, живущие в стране, не имеющей общегосударственного языка, во французов по духу, если их будут воспитывать на французской классике, учительница совершенно серьёзно ответила:

— Французы — нация, возлюбленная Господом. Швейцарцы должны быть только счастливы, если им удастся стать французами по духу.

К сожалению, я почти не знаю японской классики! Иногда за ужином или в общей гостиной француженки начинают расспрашивать меня о японской литературе, но я ничего толком и ответить не могу. Конечно, и в школе и в колледже мы читали отрывки из "Повести о Гэндзи", "Записок у изголовья", из "Собрания мириад листьев", но моя память не сохранила почти ничего. Я только с грехом пополам перевожу им пятистишия из собрания "От ста поэтов по одной песне", которые помню с детства по карточной игре, и в конечном итоге как-то выкручиваюсь. Француженки все очень начитанны, и я, чтобы не отстать, тоже стараюсь побольше читать, особенно когда принимаю воздушные ванны; за прошедшие полгода я прочла множество французских романов. Вернувшись в Японию, начну систематически читать японскую литературу. И постараюсь побольше ездить. Съезжу в Нару и в Киото. Меня часто спрашивают об этих древних столицах и о древнем искусстве, но я не знаю почти ничего, кроме того немногого, что в детстве усвоила на уроках географии или истории, и мне всегда становится стыдно.

Я мечтаю, что, если когда-нибудь в будущем Миямура снова приедет в Европу — на конференцию или ещё куда-нибудь, я поеду вместе с ним как его секретарь, и тогда уж не буду связывать его по рукам и ногам, а, наоборот, стану помогать ему, рассказывая знакомым европейцам о том, что есть примечательного и прекрасного в Японии. Ну а на этот раз придётся удовлетвориться немногим, я должна впитать всё самое хорошее, что только есть в Европе, это наверняка пригодится мне и для собственного образования, и для того, чтобы воспитывать тебя… Да, доченька, я с надеждой смотрю в будущее. И даже если случится худшее и это будущее останется несбывшейся мечтой, всё равно рисовать его в своём воображении — моя единственная отрада…

Сегодня, выйдя на прогулку, я встретила у ворот госпожу Рене, и она пригласила меня пойти на соревнования лыжников, которые проходят в горах позади нашего санатория.

Госпожа Рене вся светилась от радости, по её словам, эти соревнования последние в сезоне, и если после них будет несколько ясных дней, то снег растает и наступит весна. Во всяком случае, так было прошлой зимой. В самом деле, снег под ногами потерял прежнюю твёрдость, и по полю, которое прежде мы пересекали по диагонали, ибо это самый близкий путь, пройти было невозможно. Поэтому мы пошли окольным путём, и я слышала, как под сугробами по обочинам дороги тихонько журчали ручьи. День был очень ярким, и мы обе шли под зонтиками. Да и не только мы — зонтики виднелись повсюду, казалось, что на склонах гор вдруг распустились огромные весенние цветы. Солнышко тоже пригревало уже совсем по-весеннему. Поднявшись вверх километра на два, мы оказались у скалы Ангела. Отсюда открывался самый красивый вид на раскинувшееся внизу озеро Леман. Величавые снежные вершины Савойских и Альпийских гор отражались в чистой озёрной глади, а швейцарский берег уже зазеленел.

— Посмотрите-ка, там, внизу, уже началась весна. Как только она доберётся до нас, мы сможем вернуться в Париж, — со вздохом сказала мадам Рене.

Стоя у скалы Ангела, я глядела вниз на прекрасное озеро, но мысли мои невольно уносились к тебе. Клямарский холм, скорее всего, ещё окутан туманом, и мадемуазель Рено не ходит с тобой гулять. Наверное, она не пускает тебя и на травку, которая уже начала пробиваться на заднем дворике и по которой так приятно ходить босиком…

В этот миг снизу из церкви донёсся печальный колокольный звон. Отвлекшись от своих мыслей, я невольно прислушалась, а у госпожи Рене лицо внезапно стало каким-то жёстким. Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы научиться понимать язык колокола, звонившего иногда по нескольку раз в день. На этот раз это, вне всяких сомнений, был похоронный звон. Колокол звонил негромко и нежно, как будто просил ниспослать утешение душе, призванной Господом и поднимающейся к небесам. Звуки, возникая на высокой колокольне, плыли по чистому небу. Я слышала, что во время таяния снега смерть особенно часто посещает санаторий.

— Это мадемуазель Фуляр, — нахмурившись, сказала мадам Рене. Я удивилась, ведь совсем недавно я видела эту худенькую девушку — она сидела в салоне, кутаясь в белую шубку. "Чтобы не волновать пациентов, — объяснила мне мадам Рене, — умерших выносят рано утром, ещё до рассвета". Она назвала имена четырёх последних и сказала, что так поступают со всеми, со всеми. Это было для меня полнейшей неожиданностью! Я, конечно, заметила, что названные ею четверо в последнее время перестали спускаться в столовую, но думала, что у них просто поднялась температура и доктор запретил им вставать… Я так ждала таяния снега, так мечтала о весне… А оказывается, в эту пору жизнь человеческая становится особенно хрупкой? Взглянув ещё раз на подкравшуюся к берегу озера весну, я почувствовала, как у меня внутри всё похолодело, и поняла, что не смогу одолеть полтора километра, оставшиеся до лыжной трассы. Мадам Рене тоже решила спуститься вниз и присутствовать на мессе.