Сказки немецких писателей - Новалис

единственному окну, низкому и забранному решеткой, и выглянул наружу. Перед его глазами был примыкающий, видимо, к соседнему дому и отлично ухоженный плодовый сад, а за ним — две стеклянные оранжереи и высокая стена. Ему тотчас же захотелось осмотреть оранжереи, и он спросил ювелира, может ли тот указать ему дорогу. Ювелир вручил ему оба сверточка и через боковую комнату вывел во двор, соединенный с соседним садом маленькой решетчатой калиткой. Перед ней ювелир остановился и постучал железной колотушкой о решетку. Но так как в саду не слышно было ни звука и в соседнем доме никто не пошевелился, он предложил купеческому сыну спокойно осмотреть оранжереи, а если его потревожат, то сослаться на него, потому что он близко знаком с владельцем сада.

Потом, просунув руку между прутьями решетки, он отворил калитку. Купеческий сын тотчас же пошел вдоль стены к ближайшей теплице, вошел в неё и увидел столько редкостных, удивительных нарциссов и анемонов и такие странные, неведомые ему листья, что долго не мог наглядеться на них. Наконец он взглянул вверх и обнаружил, что солнце, незаметно для него, совсем скрылось за домами. Не желая больше оставаться в чужом, никем не охраняемом саду, он решил только заглянуть во вторую теплицу через стекла и сейчас же уйти. Но когда он шел, заглядывая вовнутрь, вдоль её стеклянных стен, вдруг что-то заставило его в испуге отпрянуть. За стеклами виднелось лицо человека, который следил за ним. Через мгновение он опомнился и понял, что это ребенок, девочка не старше четырех лет, чье бледное личико и белое платье прильнули к стеклу. Но, вглядевшись поближе, он опять испугался: неприятное чувство ужаса сковало ему затылок, перехватило горло и сжало грудь, потому что дитя, смотревшее на него неподвижно и зло, непонятным образом напоминало пятнадцатилетнюю девочку, что жила у него в доме. Всё было похоже: светлые брови, тонкие, трепещущие крылья носа, узкие губы; как и другая девочка, эта чуть приподняла плечо. Всё было похоже, но только у маленькой девочки всё приобретало такое выражение, что он испытывал ужас. Ему самому было непонятно, чем вызван этот безотчетный страх. Он только знал, что для него будет невыносимо отвернуться и притом быть уверенным, что это лицо неподвижно вперилось в него сквозь стекло.

Страх заставил его торопливо подойти к дверям оранжереи: двери были закрыты снаружи на засов; он резко наклонился к засову, расположенному очень низко, толкнул его так сильно, что больно прищемил себе мизинец, и почти бегом бросился к девочке. Девочка пошла навстречу и молча уперлась ему в колени, стараясь вытолкнуть его вон слабыми ручонками. Ему едва удалось не наступить на неё. Он наклонился и заглянул в лицо девочки; оно совсем побелело, глаза, полные ненависти и гнева, часто мигали, а нижние зубы с невиданной яростью впились в прикушенную верхнюю губу. Он погладил её по коротким, мягким волосам, и на мгновение его страх прошел. Но в тот же миг он вспомнил волосы девочки там, у себя дома: он коснулся их только однажды, когда она лежала в постели, бледная как смерть, с закрытыми глазами. Снова ему стало жутко до дрожи в спине, а руки его метнулись прочь от головы девочки, которая отказалась от попыток вытолкнуть его.

Отойдя на несколько шагов, она уставилась прямо перед собой. Ему было невыносимо смотреть на это слабое кукольное тело, упрятанное в белое платьице, и на бледное, презрительное и пугающее детское лицо. Он был до того переполнен ужасом, что в висках и в горле у него кольнуло, когда рука коснулась в кармане чего-то холодного. Это были серебряные монеты. Вытащив несколько штук, он наклонился и дал их девочке, потому что они блестели и звенели. Та взяла монеты и выронила их ему под ноги, они провалились в щель, под землю, накиданную на дощатую решетку. Потом девочка повернулась к нему спиной и медленно пошла прочь. Некоторое время он стоял неподвижно, с бьющимся от страха сердцем, боясь, что она придет и станет смотреть на него снаружи из-за стекол. Ему хотелось немедля уйти, но лучше было выждать немного времени, чтобы девочка ушла из сада. В теплице было уже темновато, и растения стали приобретать причудливые формы. Немного поодаль неприятно протягивались черные, бессмысленно угрожающие ветви, за ними что-то белело, как будто там была девочка. На дощатой полке стояли в ряд горшки с вощанкой. Чтобы убить время, он стал считать растения; в своей застылой неподвижности они не похожи были на живые цветы, в них виделось что-то от масок, коварно-злобных масок с заросшими отверстиями для глаз. Пересчитав их, он приблизился к двери и хотел выйти вон. Двери не поддались: девочка задвинула снаружи засов. Ему захотелось крикнуть, и было страшно услышать собственный голос. Тогда он ударил кулаком по стеклу. В саду и в доме была мертвая тишина. Только сзади него что-то с шорохом скользнуло среди растений. Он сказал себе, что это листья, оторванные и сброшенные сотрясением спертого воздуха. Однако стучать больше не стал и начал буравить взглядом полутемное переплетение деревьев и лоз. На погруженной в сумрак задней стене он увидел подобие четырехугольника, составленного из темных линий. Пробираясь туда, он даже не думал о раздавленных глиняных горшках и рушащихся над ним и за ним тонких стеблях и шелестящих пучках листьев. Четырехугольник оказался проемом двери, которая поддалась, когда он толкнул её. В лицо ему повеяло свежим воздухом; сзади он слышал шелест: это надломленные стебли и придавленные листья поднимались, как после грозы.

Оказался он в узком, замкнутом стенами проходе. Сверху глядело чистое небо, а стены по обеим сторонам были не выше человеческого роста.

Но в длину проход был всего шагов пятнадцать и кончался также стеной, и купеческий сын подумал, что снова очутился в ловушке. Нерешительно двинулся он вперед. В правой стене открылся пролом в ширину плеч, и от него до лежащей напротив каменной платформы шла перекинутая над пустотой доска. Платформа со стороны, обращенной к пролому, была загорожена низкой железной решеткой, а с боков и сзади поднимались жилые дома. Там, где доска, словно абордажный мостик, лежала на краю платформы, в решетке была узкая калитка.

Купеческому сыну так не терпелось уйти из этой обители страха, что он сейчас же поставил на доску сперва одну, потом другую ногу и, не отрывая взгляда от противоположного берега, начал продвигаться вперед. Но, к несчастью, он сознавал, что висит над окруженной стенами