The Телки. Повесть о ненастоящей любви - Сергей Минаев

Мы не виделись неделю. Я не подходила к телефону, когда он звонил, не отвечала на письма, вычеркнула его из ICQ, я думала только об одном — чем Она лучше? Неужели Она может быть лучше меня? Нежность, трогательность… я банально налетела на обычное вранье. Может, это даже и не вранье, просто образ жизни? А может, причина во мне? Я сама изменилась, стала невнимательной, усталой, привыкла, наконец? И он не выдержал. Устал, взбесился, наделал глупостей. В общем, еще неделю я проводила вечера, борясь с чувством вины. Потом снова начала ходить на вечеринки, посещать клубы, однажды от отчаяния пошла целоваться с малознакомым, но близко плясавшим экспатом.

А следующим утром поняла, что не могу без него. Я плюнула на условности и позвонила. Лучше быть счастливой, чем гордой. Он приехал через час. Квартира снова наполнилась Его запахом, Его голосом, Его милыми недостатками. Мы снова нырнули. Я зареклась общаться с подругами, зареклась думать о чем-то, кроме него.

Падать, погружаться, тонуть, терять точку опоры… Страсть и осознание того, что можешь дышать и существовать только когда он рядом. Я готова прощать, забывать, любить, несмотря ни на что. И превращать себя тем самым в домашнее животное, готовое идти за своим хозяином на край света, только бы он шагал рядом. Я знаю для нас только один способ расстаться, но, черт подери, так тяжело на это решиться! Какая же я слабая! Нет, я не была такой, и, что самое приятное, не хочу такой быть. Я верну все, чего бы мне это ни стоило. Я готова пожертвовать всем, что у меня есть, лишь бы больше не страдать, я смогу… Я обещаю тебе. Я тебя больше никогда не отпущу!

Следующие два месяца пролетели как сказка. Не хочется говорить банальность про «второй медовый месяц», но так оно и получилось. Снег, в котором мы валялись, обжигал, лед на катке выщерблен, в глинтвейне слишком много корицы, а на Патриарших прудах — слишком много людей. Мы ходили на все кинопремьеры в «Пушкинский», «Октябрь» или «Киргизию», кормили друг друга с ложечки десертами в «Шоколаднице», «Кофе-мании» или «Курвуазье», пили красное вино, валяясь в постели, исчезали на выходные, смотрели старые фильмы, фотографировали друг друга на улице. В общем, все было так хорошо, что, казалось — лучше и быть не может. Потом наступил Новый год, который мы встретили вдвоем в Праге. Потом — Старый Новый год в обществе моих родителей. После трогательных семейных посиделок, когда родители разговаривают с твоим молодым человеком как с будущим зятем, когда твой молодой человек делает комплименты кулинарному искусству твоей матери и долго курит на балконе с отцом, сразу после Старого Нового года мы впервые серьезно заговорили о женитьбе. В конце января я забеременела.

Он примчался минут через сорок после того, как я сообщила ему по телефону эту новость. Помню тот ужин, дурацкие вопросы вроде: «ты хочешь мальчика или девочку?», приступы моей сентиментальности, выборы места для детской кроватки, споры о том, можно ли покупать одежки и пеленки заранее или это плохая примета? Обсуждение имени будущего ребенка — час обсуждений мужских имен и два часа женских. Он больше хотел девочку. Той ночью я не могла уснуть от счастья. Ворочалась, вставала, сидела у окна на кухне, отправляла ему эсэмэски с признаниями в любви, чтобы они стали первым, что он прочтет, проснувшись. Все эти милые, почти уже семейные радости, приятные хлопоты и горячие признания продолжались еще три дня. На четвертый день Андрей исчез…

Когда он уходит, ты сходишь с ума. От горя, от ревности, от обиды. Он, такой нежный, такой трогательный, такой любящий — он просто не мог этого сделать. Сначала ты просто не понимаешь, что произошло, — обзваниваешь его друзей, знакомых, случайных знакомых, опрашиваешь подруг, думая, что с ним что-то случилось. Но те лишь разводят руками или мычат, что недавно видели его, но «не очень уверены, когда точно». Ты начинаешь думать о самом страшном: его сбила машина, у него серьезные неприятности, он попал в больницу, он… Любящее существо слепо. Нас бросают, нас втаптывают в землю, а мы ничего не видим. Верим, любим, надеемся. Понимание приходит позднее. Недели через две. Он ушел. Бросил. Предал. Убежал. Его больше нет рядом.

Боль постепенно сменяется чувством потери. Сначала ты перечитываешь все его эсэмэски, письма, перебираешь все фотографии, где вы вместе, долго вертишь их в руках, вспоминая обстоятельства, при которых они сделаны. На этой он стоит с букетом тюльпанов, сорванных в три часа ночи с городской клумбы, на другой вы сидите рядом на дне рождения Наташки, и все твои подруги рассматривают его с неподдельной завистью, на третьей (снимал Он), ты стоишь на палубе прогулочного теплохода с развевающимися волосами и солнечными зайчиками в уголках темных очков — после того как он щелкнул фотоаппаратом, вы долго пили красное вино, мечтали о детях и приняли решение позвать на свадьбу только шестерых самых близких друзей («ненавижу толпу родственников и приятелей, сидящую за столом буквой «Т» — сказал Он). Ты рыдаешь над этими снимками, выкуривая по три пачки сигарет в день, бегаешь к каждому телефонному звонку, чувствуя, что сердце стучит где-то в области диафрагмы, просыпаешься ночами оттого, что тебе слышится, будто пришла эсэмэска, сводишь разговоры с подругами к обсуждению своих переживаний. Нет, тебе не нужно их сочувствие, утешение, советы и обнадеживающие слова о том, что все проходит. Все, что тебе нужно — это упоминание его имени, рассказы о том, что его где-то видели в одиночестве. В общем, пускай они говорят что угодно, лишь бы о нем…

Потом ты начинаешь ощущать потерю физически. У тебя скачет давление, постоянно слезятся глаза, тебя преследуют головные боли, чередующиеся с бессонницей. Любые, даже самые пошлые песни, в которых упоминается измена, расставание или смерть, заставляют тебя плакать. Ты доходишь до того, что, услышав топорную рифму «знаешь ли ты, вдоль ночных дорог, шла босиком, не жалея ног» говоришь себе «это про нас». Земфира, МакSим, Shinead O'Connor, Cardigans, Bryan Ferry — теперь твои любимые исполнители. Не говоря уже о George Michael. Внезапно расплакаться у маникюрши теперь для тебя обычное дело. А сколько мелодрам ты пересмотрела, предаваясь фантазиям о том, как он внезапно поймет, что ему нужна только ты, и захочет вернуться… Но разум знает: не захочет. Невозможно пробить стену равнодушия. Он не вернется. Со временем все чаще в голове пульсирует: он не вернется. И все реже: а вдруг… В конце месяца ты решаешься. Убираешь эмоции, перестаешь надеяться, включаешь логику и отключаешь телефон. Последнее, о чем ты думаешь перед абортом, — хорошо что маме ничего не сказала. Будто дернуло тогда что-то: «Не спеши». Возвращаешься из больницы с ощущением порванной тряпичной куклы. Тяжело. Дико тяжело. Особенно по ночам. Ты разучилась спать одна. «Донармил», «Ксанакс» и «Персен» становятся постоянными спутниками зарядки для телефона на твоей тумбочке (ты заряжаешь телефон везде, где есть розетка, понимая, что, если батарея внезапно сядет, сойдешь с ума. Телефон теперь всюду с тобой — на переговорах, в солярии, в туалете, в… нет, в бассейн ты больше не ходишь по той же причине). Ты пробуешь пить, но не помогает. Не то чтобы тебя смущала утренняя помятость лица (учитывая ежедневно опухающие от слез глаза, это не проблема), просто тебя даже алкоголь не берет. В какой-то момент тебе приходит мысль о наркотиках, но все-таки ты родилась в приличной семье, где мама, женщина с твердым характером, внушала тебе, что все, что ты делаешь, ты делаешь для будущих детей. Господи, как же ты хотела от него ребенка!…